— О как тебя пациенты любят, а мне лишь выпивку и кофе таскают. Один раз только по-настоящему хорошую штуковину подарили — зажигалку. Потом покажу. А насчет экзотики… — я задумался, — была пара случаев. Однажды, не помню уже пациентку, она меня отблагодарила немаленьким таким мешочком сушеных апельсиновых корок. Сказала, что от всех хворей помогают. А еще когда сотруднице санэпидемки я аппендицит резал, так она мне по выписке принесла банку крысиного яда. Я так и не понял — понравилось ей лечение или нет.

Паша заржал:

— Типа, доктор, «выпей йаду»?

— Угу. Хорошо хоть коньяк с этим самым крысиным ядом не подарила.

Реаниматолог задумчиво покосился на бутылку, что держал в руке, и протянул:

— Н-да, напомнил. Этот коньяк достался от родни пациента, которого я так и не смог вытянуть.

— Что было?

Павел поморщился:

— Гадкий случай. Пятнадцать лет, паркурщик. Перелом основания черепа. Ликворея [36] такая наблюдалась, что я сразу сказал, мол, шансов почти нет. Но все равно поборолись — держали его месяц. Вроде бы и стабилизировался, а потом резко щелк — и ушел. Его мать меня все равно благодарила, хоть я и отказывался. Так что давай не будем о благодарностях пациентов.

— Ага. Не будем. Но лучше уж благодарности, чем… Помнишь, как кардиологов менты трепали год назад?

— М-м-м. Не особо. Что-то смутно вспоминается…

— Ну давай, вспоминай. Тогда в кардиологию привезли тетку лет под пятьдесят. Вырубилась прямо около кассы в супермаркете. Рядом чудом оказались два интерна, так они до приезда «скорой» двадцать минут держали ее на непрямом массаже. Вытащили, можно сказать, на такой-то матери и молодом упрямстве. Одного потом врачи из «скорой» откачивали — перенервничал пацан, сердце у самого прихватило. Тетку выписали через месяц — жива-здорова, поскакала, как мустанг, домой. А благодарные медицине родственники накатали заявление в прокуратуру и потребовали найти тех двоих интернов. Потому что в ходе реанимационных мероприятий ребята устроили бабе трещину в ребре. И в связи с этим родственничкам, морально изуродованным еще при рождении, захотелось стрясти денег. А то, что любой опытный медик в такой ситуации пару ребер бы точно сломал, не восприняли ни родные пациентки, ни прокуратура. Во всей больнице тогда никто не стал содействовать следствию, менты в ответ еще и нас попытались приплести как соучастников. Вот это стресс! А ты своими переживаниями кичишься.

— Кто говорит о стрессах? — донесся с верхней площадки лестницы голос, искаженный эхом. — Кого излечить?

— Вадим, ты, что ли?

— Муа-га-га, — с раскатами мрачного хохота появился Деменко. — Я тебя ищу уже минут двадцать, нужен совет.

Реаниматолог поднял руку:

— Привет, предводитель невротиков!

— Привет, Паша. Твой совет тоже лишним не будет. О! Коньяк! Годно — сейчас как раз настроение такое.

— Под кофе, — пресек я попытку. — Еще работать и работать.

— Ну, под кофе так под кофе, — пожал плечами Вадим. — Мне как раз сегодня коробку хороших конфет принесли. Через минуту буду.

И умчался потрошить личный продуктовый склад. Такая заначка формируется практически у каждого доктора, который хоть немного специалист в своем деле. И ничего в этом постыдного и преступного нет, как бы ни повизгивали журналисты и сетевые герои клавиатуры. Сами бы попробовали пожить на зарплату врача полгодика — потом взмолились бы, мол, заберите нас обратно в уютненькие офисы, складывать никому не нужные цифры в экселе и марать чистые листы ворда нетленными отчетами. Хорошо хоть встречаются иногда пациенты, которые понимают, что без медиков жить будет совсем не так весело. Можно всех журналистов переквалифицировать в трактористы и плотники, блогеров загнать в агрономы, офисный планктон отправить дороги мостить. Что-то изменится глобально в стране? Не-а. Если и изменится, то только к лучшему — здоровая рабочая сила всегда нужна. А вот убери врачей — и в большинстве случаев легко оперируемый аппендицит станет приговором, пневмония с вероятностью процентов сорок закончится летальным исходом, камни в почках и желчном пузыре будут убивать каждого десятого в возрасте после пятидесяти. Но кто это поймет и оценит, пока в сознании людей прочно торчит, как топор в сучковатом полене, мысль, что «врач должен» вне зависимости от времени суток, финансирования государства и собственной усталости?

Минут через пять Вадим притащил увесистую коробку «Mozart Mirabell», выполненную в виде темно-красной скрипки, заодно прихватил пакет простого шоколадного печенья местной кондитерской фабрики.

— Такие конфеты даже кушать боязно, — пробормотал Паша, наливая по чуть-чуть коньяка в большие керамические чашки.

— А коньяк Hennessy Extra Old разливать не боязно? — поинтересовался Деменко.

— Был бы Remy Martin «Людовик Тринадцатый» — тогда было бы боязно. А так нет, — парировал Паша. — Обычный Hennessy — это развод для колхозных олигархов. Разве что Hennessy Ellipse неплох. Правда, пробовал я его один раз, но вкус запоминающийся.

— Вот прям ты все эти коньяки каждый день пьешь, что от «экстра олд» нос воротишь.

— Не каждый день и не каждый год. Но это не мешает понимать, какой коньяк хороший, а какой так себе.

— Зажрался ты, Пашка.

— Нет, всего лишь дистанцируюсь от грубой и обыденной реальности.

— Главное, слишком далеко не дистанцируйся — а то ко мне попадешь.

— У меня на такие конфеты денег не хватит.

— Ничего, расплатишься коньяками, что тебе пациенты таскают.

Я дипломатично прервал дружескую перепалку:

— За это и выпьем. За коллегиальную поддержку и взаимные обследования.

Вадим развернулся ко мне:

— Мы же кофе пьем. Может, еще чашками чокнемся?

— Ну, там же коньяк есть, значит, тост уместен. А в присутствии психиатра я чокаться не рискну, даже чашками.

— Оп-па, — изумленно протянул Деменко, невежливо указывая пальцем. — А я и не заметил. Кто это так тебя?

— Сам, о тумбочку, — проворчал я.

— Да серьезно, кто? Когда успел?

— Машка вчера буянила. Кстати, друже, спасибо тебе большое за совет. С него все и началось.