Исчезло все, что лежало на письменном столе и в нем, — я проверил единственный ящик и обнаружил, что он пуст.

Из платяного шкафа также исчезло все, что в нем находилось, за исключением трех проволочных вешалок и стопки пакетов для продуктов. «Исчезли коровник, курятник и бочка. Вообще все хозяйство — от вил до замочка». Исчезли…

Впрочем, постельное белье осталось на кровати. Смятые простыни все еще хранили ее слабый запах.

Я подошел к столу и взялся за телефон. В трубке раздался гудок, и, если бы аппарат был снабжен кнопкой повтора, можно было бы определить, кому она звонила последний раз, перед тем как исчезнуть. Вместо этого я набрал свой собственный номер, который, естественно, не ответил, потом позвонил в лавку, пытаясь вообразить, как реагирует на звонок Раффлс. Затем набрал номер квартиры Кэндлмаса, но копов там сейчас не было и никто ее не поднял.

Я опустил трубку на рычаг.

И сам опустился в отвратительное зеленое кресло, осторожно, опасаясь, что оттуда выскочит сломанная пружина. Сидеть в нем оказалось не слишком удобно, но можно. Мне надо было подумать, а более подходящего места и времени не предвиделось.

Вообще-то я не слишком люблю задерживаться в чужих квартирах. Излишний, совершенно ненужный риск, которого я предпочитаю избегать, но более безопасного места сейчас не найти. Я, как Маугли, забился в пустующее здание, затаился там. Там, где никто не живет и почти невозможно вообразить, что кто-то когда-то там жил.

Я мог не спешить. Никто уже сюда не вернется.

Сколько было времени, когда я вошел в квартиру Илоны, я не посмотрел, но вышел оттуда вскоре после полуночи. Дошел до Третьей авеню, чтобы поймать такси в сторону центра, и мне пришлось пробежать ярдов двадцать, чтобы успеть остановить машину, пересекающую перекресток.

— Уже бегаете? — радостно изумился Макс Фидлер. — Нет, это не травы. Они так быстро не действуют. Он, конечно, творит чудеса, этот китаец, но чудесам надобно время, чтобы сработать. Когда мы виделись последний раз? Дня три-четыре назад?

— Кажется, да.

— Нет, два дня назад. Точно помню, потому как сразу после того, как высадил вас во второй раз, взял одну женщину с обезьянкой. Куда прикажете?

— Угол Семьдесят первой и Вест-Энда.

— А-а, так это туда, куда я отвез вас первый раз, а потом случайно подобрал снова. И мы поехали через парк, и я высадил вас… э-э… погодите минуточку!

— Хоть сто, — великодушно предложил я.

— …Угол Семьдесят шестой и Лексингтон! — торжествующе воскликнул он. — Прав я или не прав?

— Правы.

— Ничего память, а?

— Потрясающая…

— Гинкго!

— Простите?

— Гинкго билоба, — пояснил он. — Растительный препарат! Получают с деревьев гинкго, вы наверняка видели их в городе, ну, с такими смешными маленькими листочками, похожими на веер. Из них делают пилюли, мой китаец прописал мне, продаются в магазинах лечебного питания. Память у меня была, ну точь-в-точь швейцарский сыр, а теперь как у ястреба!

— Поздравляю.

— Хотите, можете проверить. Что угодно спросите, названия столиц штатов, имена президентов, к вашим услугам.

— Да нет, спасибо, я верю.

— Или, к примеру, улицы Нью-Йорка. Любой из пяти районов. Да что угодно! Давайте устройте мне экзамен! Попробуйте загнать в тупик!

— Сейчас, — сказал я. — Вот вам один, довольно легкий вопрос. Не оставил ли я у вас в машине атташе-кейс?

— Нет! — без колебаний ответил он. — И хотите знать, почему я так запомнил? У меня до сих пор перед глазами картина: вы хромаете через дорогу, а кейс бьет вас по ногам при каждом шаге.

— Просто поразительно, — пробормотал я. Но еще более поразителен тот факт, что я на секунду забыл, что уже знаю, где находится мой кейс. Не далее как вчера Рэй Киршман демонстрировал мне его вместе с непонятной надписью из шести букв, выведенных кровью.

— Гинкго, — сказал он. — Очень рекомендую.

— Наверное, придется купить. Впрочем, меня беспокоит не столько память, сколько странное ощущение, что порой я не в силах достаточно отчетливо мыслить.

— И от этого тоже помогает! Восстанавливает ясность мышления.

— Тогда можно попробовать.

— И звон в ушах…

— Помогает избавиться или наоборот?

— Конечно, избавиться!

— Что ж, век живи, век учись, — заметил я. — Однако в данный момент меня это мало волнует.

— И все же…

— И все же… — согласился я. — А знаете что? Расскажите-ка мне лучше о той даме с обезьянкой.

Он в мельчайших подробностях поведал мне о даме и ее обезьянке. Трудно судить, было ли продиктовано это его замечательной памятью или же волшебным воздействием гинкго билоба. Лично я сам так никогда и не попробовал этого снадобья, и не следует требовать от меня точного воспроизведения этого эпизода из его столь красочной и бурной жизни. Я запомнил лишь, что у женщины были хорошо развитые формы («Канталупы!» — так охарактеризовал ее Макс Фидлер), а обезьянка являла собой весьма жалкое создание с костлявым крохотным личиком, сморщенным, точно печеное яблоко. И что они, похоже, стеснялись сами себя.