— Заткнись.

Но Дейви уже гогочет и убегает, а 1017-й просто смотрит и смотрит на меня.

А я смотрю в ответ.

Я его спас.

(я спас его ради нее)

(если б она была здесь, она бы увидела, как я его спасаю)

(если б она была здесь)

Но ее нет.

Я стискиваю кулаки и усилием воли заставляю себя их разжать.

Нью-Прентисстаун за последний месяц очень изменился — я вижу это всякий раз, когда возвращаюсь домой.

Отчасти это связано с наступлением зимы. Листья на деревьях покраснели и побагровели, а потом свалились на землю, оставив за собой голые зимние скелеты. Хвойные от иголок не избавились, но шишки посбрасывали, а ричеры прижали ветки к стволам, такшто теперь из земли торчат одни голые палки. Из-за всего этого — да еще из-за вечно хмурого неба — складывается впечатление, что Нью-Прентисстаун умирает от голода.

Так и есть. Армия вторглась в город под конец сбора урожая, поэтому запасы провизии тогда были, но за пределами Нью-Прентисстауна больше никого не осталось — а значит, неоткуда привозить еду, — да еще «Ответ» постоянно совершает набеги на склады. Как-то раз они целиком обчистили склад с пшеницей — сработано все было настолько чисто, что ни у кого больше не осталось сомнений: «Ответу» помогают горожане и военные.

Для горожан и военных это плохая новость.

Две недели назад запретное время перенесли на час, на прошлой неделе — еще на час. Теперь с наступлением темноты на улицах разрешено находиться только патрулям. Площадь перед собором стала местом для сжигания книг и пожиток тех людей, что помогали «Ответу». Там же после закрытия последнего лечебного дома мэр публично сжег ворох форменной одежды целительниц. Лекарство не принимает почти никто, кроме ближайших сподвижников мэра: мистера Моргана, мистера О’Хары, мистера Тейта и мистера Хаммара — жителей старого Прентисстауна, давнымдавно присягнувших мэру на верность.

Нам с Дейви вапще ни разу не довелось попробовать лекарства. Такшто и лишать нас нечего.

— Может, оно и будет нашей наградой? — гадает Дейви по дороге домой. — Может, он поделится с нами своим запасом, и мы наконец узнаем, что это такое.

Нашанаграда, думаю я. Мы.

Глажу Ангаррад по холодному боку.

— Почти приехали, девочка, — шепчу я промеж ее ушей. — Тебя ждет теплая, уютная конюшня.

Тепло,думает она. Жеребенок

— Ангаррад, — отзываюсь я.

Лошади — не домашние питомцы, и большую часть времени у них в голове творится черте что, безумие прямо, но зато теперь я знаю: если хорошо с ними обращаться, они к тебе привыкают.

— Или нам дадут женщин! — вдруг восклицает Дейви. — Ага, вдруг он уже приготовил для нас парочку? В кои-то веки станешь настоящим мужчиной.

— Заткнись, — говорю я, но до драки не довожу.

Мы не дрались уже сто лет. Видать, привыкли друг к другу.

Женщин мы тоже не видели очень давно. Когда упала башня, их снова заперли. Только в полях работают большие женские бригады — готовятся к следующей посевной, — но их охраняет множество вооруженных солдат. Мужей, сыновей и отцов они видят не чаще раза в неделю.

До нас доходят жуткие слухи: как солдаты проникают в женские общежития и творят там всякие ужасы, и никто их за это не наказывает.

А тюрьмы! Я их видел только со своей башни: несколько переделанных зданий на западной окраине города, у подножия водопада. Как знать, что творится внутри? Они далеко, и видит их только стража.

Прямо как со спэклами.

— Господи, Тодд! — не выдерживает Дейви. — Ну ты и шумишь! Можно хоть изредка не думать?

Я давно привык выслушивать от него такое. Но на этот раз он назвал меня «Тодд».

Мы спешиваемся в конюшне на главной площади. Дейви провожает меня до собора, хотя в конвое я больше не нуждаюсь.

Бежать-то мне некуда.

Я вхожу в главные ворота.

— Тодд!

Внутри меня поджидает мэр.

— Да, сэр.

— Ты всегда такой вежливый, — улыбается он, подходя ближе. Каблуки цокают по мраморному полу. — Кажется, ты стал поспокойнее. — Он останавливается в метре от меня. — Пользовался моим средством?

Не понял:

— Каким еще средством?

Он вздыхает. А потом…

Я — круг, круг — это я.

Хватаюсь рукой за висок:

— Как вы это делаете?

— Шум можно использовать, Тодд, — говорит он, — если ты достаточно владеешь собой. А первый шаг к такой внутренней десцеплине — мое испытанное средство.

— Я — круг, круг — это я?

— Это позволяет сосредоточиться, — кивает мэр, — разложить Шум по полочкам, управлять им, контролироватьего, а у человека, который может контролировать свой Шум, есть неоценимое преимущество.

Я вспоминаю жуткие слова, доносившиеся из его дома в Прентисстауне, каким пронзительным и страшным был его Шум по сравнению с Шумом остальных мужчин, как он был похож на…

На оружие.

— Что означает круг?

— Это твоя судьба, Тодд Хьюитт. Круг — замкнутая система. Из нее нельзя выбраться, поэтому проще смириться и не пытаться.

Я — круг, круг — это я.

На сей раз эти слова повторяет мой собственный голос.

— Я так многому хочу тебя научить, — говорит он и уходит, даже не пожелав спокойной ночи.