— Что здесь произошло? — громко спросил тот у Мавры, подбежавшей к телеге за дитем. Из-под повойника у нее выпростались волосы.

В ответ она лишь покачала головой и, прижав к себе младенца, громко, гневно повторила:

— Уходи, Гавша. И не приходи больше.

— Эй, зять, почему обращаешься не ко мне, а к бабе? — зло поинтересовался Гавша Иванич. — Это я хочу тебя спросить, что произошло и отчего твои холопы кидаются на меня с вилами.

Захарья, будто не слыша его, бросил жене:

— Ступай прибери волосы. Что ты позоришь меня?

Потом с мрачным видом повернулся к Гавше.

— Изот просто так кидаться не стал бы. Знать, было отчего.

— Что-о?! — презрительно сощурился Гавша. — Ты меня, княжого мужа, винишь не пойми в чем по свидетельству раба?! Такого даже в Русской правде нет, чтоб холопам позволять разевать рот!

— Этот холоп был нам как родич, — возразил Захарья и повысил голос: — В Русской правде князя Ярослава сказано, что за убийство родича мстит убийце его род.

— А я, выходит, не родич? — Гавша так удивился, что даже забыл злиться.

— Родич, — с сожалением подтвердил Захарья. — Я не стану требовать с тебя виру за убитого холопа. Но и видеть тебя на своем дворе больше не хочу. Убирайся.

— Ты в своем уме, зятек? — недоумевал Гавша. — Я же тебя в грязь втопчу. Все твое имение, какое еще осталось, по ветру развею. Ты же будешь у меня в ногах валяться, милости и подаяния просить. Твои пащенки по миру с голыми задами пойдут. Сам в холопах жизнь доживать будешь и жена твоя, дурища.

— Не грозись, не боюсь, — спокойно сказал Захарья. — Самому бы тебе на месте усидеть вместе с Всеславом. Слыхал небось — князь Изяслав с ляхами идет войной на Киев?

Гавша дернул из ножен меч — вынул наполовину, померился гневным взглядом с Захарьей и спрятал клинок обратно.

— Поглядим, — процедил он сквозь зубы. Вскочил на коня и уехал с отроками, ни слова больше не сказав.

Несда горевал, обнимая мертвого кормильца, перепачкавшись в его крови. Он поднял на отца заплаканные глаза и молвил:

— Так тяжко… терять кого-то.

Захарья положил руку ему на плечо.

— Это жизнь, сын. Привыкай.

— К этому можно привыкнуть?

— Нет, — помолчав, ответил отец. — Можно отравить свое сердце, чтобы оно ничего не чувствовало. А приучить его нельзя.

— Значит, оно хочет мучиться, — сказал Несда, прижимаясь лбом к голове кормильца. — И брат Исаакий тоже хотел этого.

Захарья изумленно смотрел на сына. В чертах и в согбенной позе отрока ему почудился седой старец, много познавший и много повидавший на своем веку — но совсем не то, что обычно познают и видят люди. В эти мгновенья он впервые подумал, что напрасно считал Несду непутевым. Отрок сам определит себе путь и пойдет по нему, не считаясь с отцовой волей. Неведомый путь, нехоженый.

Эта мысль оттолкнула Захарью от сына. В ней было что-то чужое, неприятное. Он поднялся по ступеням крыльца, вошел в дом — и тихо прикрыл за собой дверь. В горнице пищал проснувшийся младенец. Счастливая разрумянившаяся Мавра, вынув тяжелую грудь, совала ему в рот сосок.

Захарья послал холопов, чтобы прибрали тело кормильца. Подошел к жене и обнял вместе с младенцем. Нежно зазвенели бубенцы на поясе вбежавшей Баски.

— А меня! Меня! — восторженно запросилась она, влезая посередке.

В поле у Белгорода, в десяти верстах от Киева, раскинулся воинский стан. Шатры князя Всеслава и его бояр стояли ближе к стенам города. Далее на голой земле, укутавшись в овчины, спало киевское ополчение. Костры давно потухли, еще тлевшие угли покрыло росой. В серой мгле слышны только робкие пробы голоса пробудившихся зарянок. Во всем стане ни шороха, даже дозорные не хлопают себя по бокам, отгоняя сон, — нет и самих дозорных. Ни с какой стороны войску не угрожает опасность. Степнякам в это время года не до походов — откормить бы тощих после зимы коней. Князь же Изяслав еще далеко, на порубежье ляшской земли и Руси.

Вести для Всеслава были невеселые. Прежний киевский князь заручился помощью сродника, польского правителя, и ныне вел на Русь для возвращения себе великого стола полки ляхов. Отыграться грезил не только Изяслав, но и его польский родич. Полвека тому назад ляшский князь Болеслав вынужден был бежать из Русской земли с остатками войска. Хотя и прихватил при том изрядные богатства вместе с большим полоном, остался все же сильно недоволен исходом дела. В сладких мечтаниях толстобрюхий Болеслав, прозванный похвальбы ради Храбрым, видел себя правителем Руси, а свое изгнание из Киева счел плодом гнусного предательства, достойного мести. Грезы о мести он передал по наследству правнуку, Болеславу Второму.