Топоров Владимир Николаевич
Шрифт:
[…] в то же время прийдоша к нему книгы от преподобнаго игумена Сергиа, в них же бе писано: […] Еще даст ему [Димитрию — В. Т.] старец послание от игумена Сергиа: хлебець Святыа Пречистыа Богоматере. Князь же великий и снед хлебець и простре руце свои на небо, възопи велегласно: «О велико имя Пресвятаа Троице, Пресвятаа Владычице, Госпоже Богородице, помогай нам молитвами твоего Сергиа игумена!
Обе стороны стали сходиться, и выиде печенег ис полку татарского предо всеми мужеством являяся. Но подобен бе древнему Авесу Голиаду:
Видев же сего Пересвет чрънец любочанин […] и движеся вон из полку и рече: «Сей человек ищет подобна себе, аз же хощу с ним видетися!» Бе же шелом его на нем аггелъскаго образа въображен скимою по повелению Божию игумена Сергиа. И рече: «Отци и братиа простите мя грешного!» И напусти на печенега таго и рече: «Игумен Сергий помогай нам молитвою своею!» И он же устремися противу ему.
Существенна «Сергиева» партия в финале «Распространенной редакции»: она достаточна полна и, главное, оригинальна: в других редакциях «Сказания о Мамаевом побоище» этого эпизода нет, а в Забелинском списке соответствующее место изложено предельно кратко [476] . В этом эпизоде Сергий — провидец: с тех пор как русские князья ушли в поход, весь он там, вместе с русским войском, направляющимся к Дону, на поле кровавой битвы, где, судя по всему, победители оставили на поле намного больше трупов, чем побежденные татары [477] , — дурная традиция, повторявшаяся многократно — и на Бородинском поле, и под Севастополем, и под Шипкой, и на бесчисленных полях сражений последней большой войны.
476
Ср.:
И в то время преподобный игумен Сергий з братиею вкуси хлеба, брашна в трапезе не по обычаю. И востав от стола, «Достойно» сотворив и рече: «Братия моя, что се есть?» И не могоша братия ответа ни един воздати ему. Рече же преподобный Сергие: «Аз вам, братия, глаголю, яко князь великий Дмитрей Ивановичь здрав есть пришол на свой стол».
477
Ср. в «Задонщине»: а изгибло нас всей дружины пол 300000. И помилова Бог Рускую землю, а татар пало безчислено многое множество (Пов. Кулик. 1959, 17). Чужие потери, конечно, считать легче.
Но надо отдать должное нашим предкам: своих потерь они не скрывали, и вот что говорит о них летописец в записи под 1380 годом — […] осталося всехъ насъ 40000, а было всехъ вяще четырехсотъ тысящь и конныа и пешiа рати (Никон. летоп. — ПСРЛ 1965, XI, 65). Оттого и был великий плач и на Москве и по всей Руси, откуда было послано войско на Дон. И какими бы ни были подсчеты тех, кто положил свою жизнь на поле битвы, их всегда было намного больше, чем оставшихся в живых. Ср. в «Основной редакции» текста «Сказания»:
И рече князь великий Дмитрей Ивановичь: «Считаетеся, братие, колькых въевод нет, колькых служилых людей?» […] «Нет у нас, государь, 40 боаринов московских, да 12 князей белозерскых, да 13 боаринов посадников новгородских, да 50 бояринов Новагорода Нижнего, да 40 боаринов серпоховскых, да 20 боаринов переславскых, да 25 боаринов костромскых, да 35 боаринов владимерскых, да 50 боаринов суздальскых, да 40 боаринов муромскых, да 33 боаринов ростовскых, да 20 боаринов дмитровскых, да 70 боаринов можайскых, да 60 боаринов звенигородскых, да 15 боаринов углетцкых, да 20 боаринов галитцскых. А молодым людем счета нет, нъ токмо ведаем: изгыбло у нас дружины всеа полтретьа ста тысящ и три тисящи, а осталося у нас дружины пятьдесят тысящ» (Пов. Кулик. 1959, 75; ср. также Пов. Кулик. 1959, 106: «Летописная редакция»; 153–154: «Распространенная редакция» — «от детей боярских и от молодых во всех полцех 200000 и 50000 и 3000»; 201–202: «Забелинский список» — «А посечено […] от безбожного царя Мамая 200000 без четирех человек. А помиловал Господь землю всю Русскую» […] и всех ям копаша 300000).
Нет, не сила татар, не исторические «случайности», а «победа» над Мамаем и, как следствие ее, чудовищный разгром Москвы Тохтамышем на целый век продлили иго на Руси. И конец ига, строго говоря (и, конечно, к счастью), не был победой: татары ушли сами с берегов Угры.
В последний раз составитель «Распространенной редакции» обращается к Сергию в финале, где в известной степени повторяется уже отмеченный ранее эпизод с объявлением братии о победе над татарами (провидческий дар Сергия). Но этот фрагмент непосредственно продолжен сообщением о прибытии князя Димитрия Ивановича «на Москву»:
Князь же великый пребысть на Москве 4 дни и пойде князь великий к живоначальной Троици к отцу преподобному Сергию и з братом своим и с литовъскыми князьми. И прийде к Троици к отцу Сергию. И преподобный старец стрете его с кресты близъ манастыря и знаменав его крестом и рече: «Радуйся, господине князь великый, и веселися твое христолюбивое войско!» И въпроси его о своих извольницах, и о его служебницах. И рече ему князь великый: «Твои, отче, извольници, а мои служебници теми победих своа врагы. Твой, отче, въоружитель, рекомый Пересвет, победил подобна себе. А только бы, отче, не твой въоружитель, ино было, отче, многым христианом от того пити горкую чашу!»
И скончав речи сиа и повеле Сергию ити в церковь и воды свещати и молебен пети, и литургию служити. И ту слышав святыа литургиа и рече ему старец: «Вкуси, господине, хлеба от нашеа нищеты!» Князь же великый послушав его и вкуси хлеба у святыа обители тоа и въстав от трапезы и повеле наряжатися всем изыйти из манастыря. Преподобный же старец проводи его с кресты. Князь же великый пойде на Москву и прийде на свое место. […]
(Пов. Кулик. 1959, 158).Имя Сергия не раз упоминается, притом в оригинальных контекстах, и в Забелинском списке «Сказания о Мамаевом побоище», весьма отличающемся от текстов до сих пор рассмотренных редакций «Сказания». Вполне оригинален и первый из фрагментов, в котором упомянут Сергий.
Князь Димитрий Иванович безмятежно пирует, ничего не зная ни о походе Мамая, ни о сговоре Олега, князя Рязанского, с Олгердом литовским (реально — с Ягайлой; Альгирдас умер за три года до этого):
В то же время пригонил Андрей Попов сын Семенов ис поля и говорит великому князю Дмитрию Ивановичю, рече: «Ныне же подобает тебе, государю Руския земли, веселитися и сладких медов испивати, но есть, княже, время всем молитися Богу и мыслити о всем, како снабдити земля Руская тихо и безмятежно. Идет на тебя, государь, царь Мамай со всеми стами ордынскими, а ныне на реки на Воронежи, а мы его силу обезжали 12 дний, и подстерегли нас царевы стороны, мене и поимали». И спрашивал меня царь: «Ведает ли мой слуга, а ваш государь князь Дмитрей Иванович, что аз иду к нему гостити со многими силами […] а силы моей 453000 […] и аз и сам числа не ведаю, может ли слуга мой, а ваш государь, нас всех накормити и подарити мене».
Царь же по полком водити и показывати сосуды избранныя, еже на взятие русским градом привезли бяше. Но милостию Божиею и Пречистые Богородицы молитвами, святаго Сергия, игумена и твоим государевым счастием убежал у самого царя из рук и пригонил к тебе с вестию
(Пов. Кулик. 1959, 169–170).Следующий «сергиев» фрагмент в Забелинском списке «Сказания» — о приезде князя Димитрия с русскими князьями и «всем православным воинством» в Троицу, к отцу своему преподобному Сергию благословения получити от святыя обители своея. Этот фрагмент вполне традиционен для текстов Куликовского цикла. Здесь и слова Сергия о «замедлении» (Сие замедление сугубо поспешит Бог ти) и плетении венцов, и о напутствии Сергия Димитрию, и о Пересвете и Ослябе, которым Сергий повелел готовиться к походу на Мамая и ратному подвигу, и возвращение в Москву (после Сергиева — «Идеши ко граду Москве!») — Аки некое сокровище некрадомое, несый благословение от старца (Пов. Кулик. 1959, 175–176).
Третий фрагмент посвящен приходу в стан русского войска братьев Ольгердовичей с 46000 «кованой рати». И почти их князь великий добр и многи дары подаст им: это было большое и сугубо положительное событие: его значение — и это, видимо, хорошо понимал Димитрий — заключалось не только, а может быть, и не столько в существенном приращении силы, сколько в том, что это действие было символическим: русские князья Литовского княжества, сыновья Альгирдаса, воевавшего с Москвой, теперь перешли на сторону Москвы в ответственнейший для нее час. Сообщить об этом митрополиту Киприану и преподобному Сергию Димитрий посылает в Москву своего вестника [478] , см. Пов. Кулик. 1959, 184–185.
478
Стоит отметить явно неслучайный момент, отраженный во фразе […] посла вестника своего к Москве ко преосвященному Киприану митрополиту и ко преподобному старцу Сергию […]. В других редакциях «Сказания» вестник посылается к Киприану, но не к Сергию: Сергий извещается о случившемся Киприаном. Очевидно, составитель Забелинского списка проявил здесь личную инициативу, как бы приравняв Сергия к митрополиту Киприану. Но сама эта инициатива, установка на «возвышение» Сергия, конечно, симптоматична. Впрочем, в этом же самом фрагменте, как бы в противоречии с только что сказанным, говорится, что митрополит Киприан, прослезившись и сотворив молитву («[…] Помилуй и избави русских князей и все войско их, яко противнии наши ветри на тихость преложися […]»), посла […] по всем монастырем гонца своего и к преподобному старцу Сергию и по всем церквам, и повеле Господу Богу молитвы творити день и нощь». Отсюда с очевидностью следует, что Димитрий все–таки послал весть Киприану, а не Сергию, который узнал обо всем из рассказа в послании Киприана. Из такого «выдвижения» Сергия на равновысокую или даже самую высокую позицию можно заключить о тенденции к известному мифологизированию образа Сергия, неизбежному спутнику народной любви и признания, которые культивировались и поддерживались и сверху. Об этом свидетельствует и еще одно место в Забелинском списке. — Великий князь Димитрий Иванович вернулся после победы в Москву. Его встречает митрополит Киприан с живоносными крестами и святыми иконами. Он приветствует князя, окропляя его святою водой. Князь в ответ митрополиту:
«Аз, отче, вельми пострадах за святыя церкви и за веру православную и за землю Рускую и за свою великую обиду, и дасть мне Господь Бог помощь от крепкия своея руки, и молитвою святых страстотерпец Бориса и Глеба и святаго преподобнаго игумена Сергия вооружителя нашего, того вооружением и молитвами спасохся»
(Пов. Кулик. 1959, 204).Молитва Сергия ставится в один ряд с молитвой Бориса и Глеба, защитников и покровителей Русской земли, а сам он именуется «вооружителем нашим», чьим вооружением и молитвами достигнуто спасение. На этом фоне «победитель» Димитрий оказывается оттесненным в тень игуменом Сергием, тогда еще, конечно, не канонизированным: канонизация произойдет семь десятилетий спустя.
Но если князь не счел нужным обратиться к самому Сергию, то последний посылает князю книги с благословением великому князю, князьям и воеводам, всему православному воинству. И послание пришло в нужный момент:
Слышав же князь великий Дмитрей Иванович таковое писание к себе от преподобного старца Сергия и нача плакати от радости любезно и нача целовати посланника. И утвердися сердце государю великому о послании от преподобного старца Сергия, и еще даст великому князю посланник от старца оного посланный хлеб Богородицын. Князь же великий сьеде хлеб Пречистые Богородицы и простер руце свои на небо и возопи гласом великим: «О, велико имя Пресвятыя Богородица, помогай нам молитвами твоего угодника преподобнаго Сергия» […]
(Пов. Кулик. 1959, 192–193).