Возможно, эта красота–святость места, на котором воздвигся монастырь, открывалась и другим. Карамзин во время своего путешествия, остановившись в курдяндской корчме, приятным вечером выходит погулять. Сначала он видит чистую реку, берег которой «покрыт мягкою зеленою травою и осенен в иных местах густыми деревами». И едва ли случайно здесь он «вспомнил один московский вечер, в который, гуляя с Пт. под Андроньевым монастырем, с отменным удовольствием смотрели […] на заходящее солнце». Дух места сего иногда обнаруживает себя и в наши дни, заставляя отключиться от диссонансов современного мегаполиса. Тогда приходит в голову мысль о неслучайности, более того, о провиденциальности связи Андрея Рублева с этим местом — и в его святом деле, и в его судьбе.

Во всяком случае андроньевский genius loci был почувствован вскоре же многими. И тако повсюду исхождаше слава велиа о чюдномь Андронике строении, яко многим къ нему сътицатися. Многим, конечно, эта слава была обязана Андронику, усвоившему опыт Сергия. Это «сергиево» в Андронике открыто и Епифании), панегирически описывающему и Андроника и его монастырь:

Много лет богоугодно и благочестиво прожил Андроник, возглавляя монастырь и охраняя порученное ему Богом стадо. Предчувствуя свой уход, он вверяет заботы о монастыре своему ученику Савве. Андроник, с младенчества возлюбивший Господа, тихо отошел к Нему в тринадцатый день июля 1474 года.

Савва оказался достойным преемником Андроника, продолжателем его и, значит, Сергия дела. Преданную ему паству Савва держал в благочестии, чистоте и «въ святости мнозе». «Из–за великих его добродетелей и чудесной и славной его жизни» он был почитаем повсюду и, в частности, великими князьями. Стадо его добродетелных мужей, великых, честных умножалось (в отношении Саввы и всего с ним связанного Епифаний, современник Саввы, особенно щедр на эпитеты). Многие из них стали игуменами, а некоторые и епископами. После смерти Саввы происходили чудеса, и об одном из них Епифаний рассказывает особо [330] .

Игуменом Андроньевского монастыря был поставлен ученик Саввы Александр, «муж добродетельный, мудрый, изрядный зело», по характеристике Епифания. Александр был уже третьим по очереди игуменом этого монастыря, как бы «внуком» Андроника, а в более широкой перспективе — «правнуком» Сергия, поддерживавшим тот духовный климат, который в Троице утверждал Преподобный. Но более всего Андроньев монастырь славен именем Андрея Рублева, о котором вкратце свидетельствует и «Житие» Сергия, составленное Епифанием, когда Андрей Рублев был еще жив: По времени же въ оной обители бывшу […] тоже и другому старцу его, именем Андрею, иконописцу преизрядну, всех превъсходящу въ мудрости зелне, и седины чъстны имея. Упокоение свое Андрей Рублев нашел в стенах Андроньева монастыря. Его «Троица», написанная в первой четверти XV века (скорее всего к окончанию строительства каменного собора) и, как следует из «Жития» Никона, преемника Сергия по игуменству в Троицком монастыре, в похвалу Сергию Радонежскому [331] , более полутысячелетия (до 1929 года) находилась в сергиевом монастыре. Имена двух подвижников — Сергия и Андрея — с тех пор неразъединимы. Нет более полного и точного свидетельства о духе того дела, которому всю жизнь служил Сергий, чем рублевская «Троица» [332] .

Следующая глава «Жития» посвящена началу Симоновского монастыря, возникшего лет на десять позже Андроньева и посвященного Рождеству Богородицы (в Старом Симонове), а в 1379 году перенесенного на его теперешнее место и посвященного Успению Богородицы [333] . С этим монастырем, находившимся на высоком и крутом левом берегу Москва–реки, откуда открывается та широкая, почти необозримая и величественная панорама, которая была четыре века спустя так впечатляюще описана Карамзиным, Сергий Радонежский был связан, можно сказать, семейственно.

Выше упоминалось о племяннике Сергия, сыне его старшего брата Стефана, Иване, позже известном как Феодор (Федор) Симоновский.

Когда мальчику исполнилось двенадцать лет (по «Житию», на самом деле — тринадцать), отец отдал его в руки Сергию, и тот постриг его в иноки. Всю свою жизнь (за незначительными исключениями) Феодор был на глазах Сергия, которого он пережил всего на два или три года. Он был одним из первых его учеников, и духовный авторитет учителя, точнее — его пример и его наставления, были для Феодора непререкаемыми. Он был подлинным воспитанником Сергия, усвоившим от него всё, что можно, но — в отличие от дяди — не отказавшимся и от продвижения по линии церковной иерархии [334] . «Житие» Сергия сообщает, что Феодор был в полном послушании у Преподобного и никогда не утаивал от него своих помыслов — днем ли, ночью ли. Жизнь он вел добродетельную, тело свое изнурял великим воздержанием — так что многие удивлялись этому. Когда он удостоился священничества, у него возникло желание (возможно, по примеру дяди) основать монастырь, причем тоже общежительный. В этом своем замысле Феодор открылся Сергию, и так было не единою, но и многажды. Вероятно, Сергий сразу не ответил согласием, но, видя упорство Феодора, помышляше нечто Божие быти. Тем не менее благословляет его Сергий очень не сразу (по времени же мнозе) и отпускает его от себя, позволив взять с собой тех из братии, кто захочет пойти с ним. Предстояло искать подходящее место для монастыря, и Феодор обрет место зело красно на строение монастырю близъ рекы Москвы, именемъ Симоново. Сергий, узнав об этом, пришел посмотреть это место и, увидев, одобрил выбор Феодора и повелел ему строить монастырь. Феодор возвел здесь церковь в память честного Рождества Пречистой Богородицы. Возможно, что это название было дано не без согласия Сергия или в уверенности, что оно будет ему по сердцу: об особом отношении Преподобного к Богоматери он не мог не знать (см. далее) [335] . Монастырь строился быстро, но основательно, общежительство было налажено, множество братьев из различных мест стекалось к новому монастырю, поне же слава премного въ вся страны о Феодоре простирашеся, и многие из тех, кто приходил в монастырь, получали «велику ползу» от его наставлений.

Нужно признаться, что в описаниях добродетелей Феодора чувствуется некая если не преувеличенность, то во всяком случае форсированность, заставляющая испытывать по отношению к нему некую тревогу, которую, видимо, испытывал и Сергий. Следующий далее отрывок как раз и вызывает некоторую настороженность, разделявшуюся, кажется, и Сергием:

Подобный мажорный тон Епифаний поддерживает и далее: многие (мнози) ученики Феодора прославились в великих добродетелях (въ добродетелех зело просиаша изрядне) и были произведены в игумены, а в больших городах и в епископы. «Чюдный мужь» Феодор встречается с Вселенским патриархом Нилом. Монастырь переносится на новое место, он расширяется. И тако сему бывающу, на томъ месте благодатию Христовою устроенъ бысть монастырь славенъ, въ еже и доныне от всехъ зрится и почитается. Упомянув в заключение главы об архиерействе Феодора в Ростове [336] и о его смерти, Епифаний сравнивает его с «светилником на свещнице сиающим», выговаривая себе право вернуться к Феодору в дальнейшем [337] .