Топоров Владимир Николаевич
Шрифт:
вы же весте, како куплю владычню оумножити. Егда бо придеть судить вселенеи и въздати комуждо по деломъ его, тогда истяжетъ от васъ — [и снова — «если» деликатное и отсылающее не к вероятному гибельному исходу, но к надежде на благое. — В. Т.] аще будете оумножили талантъ, и прославитъ вы, в славе Отца своего, с Пресвятымь Духомъ и ныне, присно, векы.
Уже по первому «слову» видно, что, не скрывая многих, разных и тяжких грехов русского человека его времени, Серапион предпочитает не обличать, но увещевать, умолять. Говорить о благом исходе ему более по душе, чем грозить казнями Божьими. Но Серапион не может отступиться от суровой правды, от того, что он видит (вижю, виде, видя и т. п. не раз появляются в «словах» Серапиона) и что он, лишенный малейшего намека на самообольщение, трезво оценивает. И поэтому он не устает, несмотря ни на что, говорить о тяжких грехах своей паствы.
Именно этому посвящено и второе «слово» Серапиона, в котором акцент на грехах вверенного его попечению духовного стада ставится сильнее, чем до сих пор, и о них говорится подробнее, чем в первом «слове». При этом и градус эмоциональной взволнованности, и художественная сила, и пафос (впрочем, нигде не преступающий границу меры) повышаются. Усиливается и личное начало в этом «слове», и своя вовлеченность в описываемую ситуацию, неотделимость от нее и от других. Он, грешный, только голос этих грешников — единственное, что еще может, указав на уже разверзшуюся бездну, успеть указать и на спасение, скорее, на зыбкую еще надежду на него.
Свою личную боль и печаль Серапион не скрывает от слушающих его, но дело не в своей боли, а в болезнях своих других и в отчаянье, которое охватывает его, когда ему кажется (более того, когда он видит — вижю), что ничего и не изменится, сколько ни говори, в сознании безнадежности всей этой ситуации дурного повторения дурного. И все–таки Серапион не может отказаться от забот о погибающих людях и от надежды, что Бог не попустит торжествовать злу и гибели.
Многу печаль в сердци своемъ вижю вас ради, чада, понеже никако же вижю вы пременишася от делъ неподобныхъ. Не тако скорбить мати, видящи чада своя боляща, яко же аз, грешный отець вашъ, видя вы боляща безаконными делы. Многажды глаголахъ вы, хотя отставити от васъ злыи обычаи — никако же пременившася вижю вы. Аще кто васъ разбоиникъ, разбоя не отстанеть, аще кто крадеть — татбы не лишиться, аще кто ненависть на друга имать, — враждуя не почиваеть, аще кто обидить и въсхватаеть грабя — не насытиться, аще кто резоимець — резъ емля не престанеть, обаче по пророку: «Всуе мятется: збираеть, не весть кому збираеть». […] аще ли кто любодей — любодейства не отлучиться, сквернословець и пьяница своего обычая не останеться.
Это о них, грешных. Но тут же и о себе, грешном и угнетенном грехами людей, которые срослись уже со своими грехами:
Како оутешюся, видя вы от Бога отлучишася? Како ли обрадуюсь? Всегда сею в ниву сердець ваших семя божественое, николи же вижю прозябша и плод породившей [212] . Молю вы, братье и сынове, пременитесъ на лучьшее, обновитесь добрым обновлениемь, престаните злая творяще, оубойтесь створшаго ны Бога, вострепещете суда его страшнаго! Кому грядем, кому приближаемся, отходяще света сего? Что речемъ, что отвещаемъ? Страшно есть, чада, впасть въ гневъ Божии. Чему не видемъ, что приди на ны, в семъ житии еще сущимъ? Чего не приведохомъ на ся? Какия казни от Бога не въсприяхомъ?
212
Этот образ мыслимого цельно–единства проклюнувшегося ростка и плода находит более позднюю параллель в единстве самого имени этих фаз в развитии растения у Гете:
Will ich die Blumen des fr"uhen die Fr"uchte des sp"atem Jahres,
Will ich was reitzt und entz"uckt, will ich was s"attigt und n"ahrt,
Will ich den Himmel, die Erde mit Einem Namen begreifen;
Nenn' ich Sacontala dich, und so ist alles gesagt.
Вопросы следуют и далее. Они не требуют уже ответа, так и те, к кому они обращены, слишком хорошо знают то же, что знает и о чем спрашивает Серапион. Именно тут–то никаких разногласий нет: разница позиций — в практических выводах из этого общего. И все–таки эти вопросы — не дань риторике, но то напоминание, которое, будучи воспринято и пережито, должно пробудить совесть, увидеть себя и свое положение и подвинуть к покаянию и очищению. Читатель же по этим вопросам легко восстановит всю тяжесть сложившейся ситуации и с позиций иного времени осмыслит возможный выход из нее.
Не пленена ли быть земля наша? — спрашивает Серапион. — Не взяти ли быша гради наши? Не вскоре ли падоша отци и братья наша трупиемь на земли? Не ведены ли быша жены и чада наша въ пленъ? Не порабощени быхомъ оставшеи горкою си работою от иноплеменник?
И дальше — от высокой риторики вопрошания к свидетельству о горе сего дня, о котором нельзя говорить иначе, нежели со скорбной простотой:
Се уже к 40 лет [213] приближаеть томление и мука, и дане тяжькыя на ны не престануть, глади, морове животъ нашихъ, и в сласть хлеба своего изъести не можемъ, и въздыхание наше и печаль сушить кости наша.
213
Помимо закрепленной традицией символической «общекультурной» семантики числа сорок, нужно иметь в виду и специально библейские коннотации этого числа и прежде всего — сорокалетнее странствие евреев по пустыне перед тем, как войти в родную землю (ср. Исх. 16, 25; Чис. 14, 33; Вт. 2, 7; 8, 2 и др.), хотя отмеченность числа сорок имеет и другие, более глубокие основания. Впрочем, и в новозаветных текстах сорок чаще всего относится ко времени в годовом исчислении (ср. Деян. 4, 22; 7, 23; 7, 36; 13, 18; 13, 21; Евр. 3, 9; 3, 17, но Деян. 23, 13; 23, 21 — о людях и 2 Кор. 11, 10 — об ударах: «сорок без одного»).
И тут не может не возникнуть вопрос — за что? кто виноват в этой беде? — Кто же ны сего доведе? Ожидалось бы, естественно, — враги, «безбожные» татары. Но Серапион смотрит глубже и занимает совсем иную, в высокой степени нравственную, подлинно христианскую позицию, которая, как потом окажется, является и практически наиболее разумной и правильной. И вот ответ на вопрос о том, что довело нас до того, что есть сегодня и чему пока конца не видно, но другой конец — гибельный — виден ясно, и именно эта высокая вероятность гибели зовет к неотложным мерам:
Наше безаконье и наши греси, наше неслушанье, наше непокаянье, — отвечает Серапион и просит, обращаясь не просто ко всем, но к каждому:
Молю вы, братье, кождо васъ: внидите в помыслы ваша, оузрите сердечныма очима дела наша, — възненавидете их и отверзете я, к покаянью притецете. Гневъ Божии престанеть и милость Господня излеется на ны, мы же в радости поживемь в земли нашей, по ошествии же света сего придем радующеся, акы чада къ отцю, къ Богу своему и наследим царство небесное, его же ради от Господа создани быхом. Великии бо ны Господь створи, мы же ослушаниемь малы створихомся. Не погубимъ, братье, величая нашего,