Характерны и такие ходы, когда повторяются однокоренные, но разнонаправленные и, следовательно, представленные разными формами глаголы, ср.: Обратитеся ко мне, обращюся я к вамъ, отступите от всехъ, аз отступлю […] (первая часть этой фразы повторяется дважды — в первом и втором «словах»); ср.: Аще хощете град оцестити […], оцешайте, яко Давидъ пророкъ. В широком классе примеров, где игра строится вокруг противопоставлений (часто антонимического характера), есть и оксюморные сочетания типа земля, от начала оутвержена и неподвижима, […]ныне движеться.

Сведение в одно место однокоренных глагола и существительного в ряду однородных конструкций, где используются разнокоренные слова этих частей речи, которые, однако, в «приведенной» форме являются синонимами, может быть проиллюстрировано таким примером, как, например: Аще кто васъ разбоиникъ, разбоя не отстанеть, аще кто крадеть — татбы не лишиться, аще кто ненависть на друга имать — враждуя не почиваеть, аще кто обидить и въсхватаеть грабя — не насытиться, аще кто резоимець — резъ емля не престанеть (ср. далее приводимые как доказательства слова пророка: «Всуе мятется: збираеть, не весть кому збираеть»); особенно характерно соотнесение резоимець и резъ емля, где последнее сочетание как бы объясняет словообразовательный состав первого слова и предлагает его поверхностную актуальную этимологию типа figura etymologica, отсылая к исходному сочетанию — праслав. *rezъ & *jeti "взимать процент"; цепочка пятикратно повторяющегося аще сигнализирует о начале пятикратно же повторяющихся однотипных конструкций типа «если кто X' (Subst.), то он X' (Vb.) не прекратит», иначе говоря, всегда верно, что X' (Subst.) связан с X' (Vb.), т. е. вор ворует, разбойник разбойничает, обидчик обижает и т. п., ср. также у Серапиона: аще ли кто любодеи — любодейства не отлучиться.

Такого рода цепочек однородных конструкций в текстах Серапиона много, но в большинстве из них игра идет не на однокоренном имени и глаголе, отсылающих к figura etymologica, а на глагольных формах, представляющих собой один и тот же пучок граммем. Эти грамматически одинаковые глагольные формы как бы ведут слушателя и читателя вперед (И глагольных окончаний колокол / Мне вдали указывает путь, — по слову поэта), выявляя по ходу и однородность образующих цепь конструкций, в которых именно «глагольные окончания», т. е. формы глагола, могут быть уподоблены световому источнику, выхватывающему из полутьмы однотипность ведомых этими формами конструкций. Таких примеров у Серапиона много, и поэтому здесь — лишь некоторые из них: […] и грады наши плениша, и церкви святыя разориша, отца и братью нашю избиша, матери наши и сестры в поруганье быша; — Ныне же […] оубоимься крещенья сего страшьнаго и припадемь Господеви своему […] да не внидемь в болши гневь Господень, не наведемь на ся казни болша первое (сочетание двух индикативов и двух императивов–оптативов; все четыре формы в 1–м лице множ. ч.); — Молю вы, братье и сынове, пременитесь на лучьшее, обновитесь добрым обновлениемь, престаните злая творяще, оубойтесь створшаго ны Бога, вострепещете суда Его страшного! [222] Кому грядем, кому приближаемся […]? Что речемъ, что отвещаемъ? (пять императивов при четырех глаголах 1–го лица множ. ч.); — Не пленена ли бысть земля наша? Не взяти ли быта гради наши? […] Не ведены ли быша жены и чада наша въ плень? Не порабощени быхомь оставшеи […]? (однородные грамматически формы в трех из четырех случаев включены в одну и ту же повторяющуюся рамку не… ли…); — Они же […] не пождаша, но скоро пременишася от грехъ своихъ […] и потребиша безаконъя своя […] и техъ бо млека отлучиша на 3 дни […] и всей животине пость створиша. И умолиша Господа […]; — Разрушены божественьныя церкви, осквернены быша ссуди священии […] потоптана быша святая места […] плоти преподобныхъ мнихъ птицамъ на снедь повержени быша; — кровь и отець, и братья нашея […] землю напои, князии натихъ воеводь крепость ищезе, храбрии наша […] бежaша […] села наша лядиною поростоша, и величьство наше смерися, красота наша погыбе […] трудь нать погании наследоваша […]; — Подвигохомь ярость Его на ся и отвратихомь велию Его милость — ине дахомъ призирати на ся милосердныма очима; — […] не обратихомся к Господу, не покаяхомся о безаконии наших, не отступихомъ злыхъ обычай наших, не оцестихомся калу греховного, забыхомъ казни страшныя […]; — Аже еще поганъскаго обычая держитесь: волхвованию веруете и пожигаете огнем невиные человекы и наводите на всь миръ и градъ убийство; — Страхомъ Божиимъ судяше, духомъ Святымъ видяше и по правде ответь даяше; — Молитеся и чтете я, дары и приносите имъ — ать строять миръ, дождь пущають, тепло приводить, земли плодити велять!; — Погании бо […] не убивают единоверних своихъ, ни ограбляють, ни обадят, ни поклеплют, ни украдут, не запряться чужаго […] а мы […] братью свою ограбляемъ, убиваемъ, въ погань продаемъ […]; — Видевъ наша безаконья умножавшася, видев ны заповеди Его отвергъша, много знамении показавъ […] и т. п.

Нередки повторения не только отдельных более или менее самодостаточных конструкции или их частей, но и отдельных слов — глаголов ли, существительных ли. Ср.: Не послушахомъ Еуаггелья, не послушахомъ Апостола, не послушахомъ пророкъ, не послушахомъ светилъ великих; — […] миловати ны хощеть, беды избавити хощеть, зла хощеть спасти!; — Тогда наведе на ны языкъ немилостивъ, языкъ лютъ, языкъ, не щадящь […] и др.

Особой разновидностью этого класса явлений следует признать и длинные перечисления, как бы стремящиеся исчерпать (в пределе) весь соответствующий ряд, ср.: […] аще примениться кривого резоимьства и всякого грабленъя, татбы, разбоя [223] и нечистаго прелюбодеиства, отлучающаот Бога, сквернословья, лже, клеветы, клятвы и поклепа, иныхъ делъ сотониных […]; — […] престанемъ от зла; лишимся всехъ делъ злых: разбоя, грабленья, пьяньства, прелюбодейства, скупости, лихвы, обиды, татьбы, лжива послушьства, гнева, ярости, злопоминанья, лжи, клеветы, резоиманья; — Кто же ны сего доведе? Наше безаконье и наши греси, наше неслушанье, наше непокаянье и т. п. Иногда Серапион прибегает к ритмообразующим конструкциям, построенным по принципу градации или противопоставления. Ср., с одной стороны: […] языкъ, не щадящь красы уны, немощи старець, младости детий, а с другой, — мали оставши, велице творимся; ср. и такие примеры, как–то: того добывше, другаго желаемъ;— иный по вражьде творить, иный горкаго того прибытка жадая, а иный ума не исполненъ.

Организующе–соединяющим части текста началом являются еще два весьма частых приема. С одной стороны, речь идет о цитатах из Ветхого Завета (Давид) и из Нового Завета (слова Христа, апостолов), цитаты или скорее их варианты из отцов Церкви и раннехристианских авторов (Василия Великого, Григория Богослова, Иоанна Златоуста, Ефрема Сирина). Эти цитаты обычно коротки, нигде не являются самоцелью, но как бы вводят некое событие русской жизни XIII века в пространство «прецедента» и тем самым классифицируют его («это — то самое»), довольно равномерно распределены по тексту, и поэтому весьма уместны: большее их количество и больший объем, несомненно, отвлекали бы слушателя от основной линии проповеди; здесь же, напротив, лаконичная цитата как бы задавала в нужном месте вертикально–углубляющее движение, соотнося нынешнее с тем, что было в Священной истории и что нас, нынешних, с ней связывает и вдохновляет на высокое подражание.

С другой стороны, несомненно «организующе–соединяющее» действие довольно многочисленных «вопросных» серий, обращенных к слушателям и предполагающих особое усиленное внимание их к этим вопросам, активное слушание, вовлекающее их хотя бы в потенциальный диалог, причем иногда голос слушающих, как бы их ответ за них присваивает себе Серапион, исходя из того, что ответ элементарен и он легко угадывается. Иногда же, наоборот, «свое» Серапион отчуждает в пользу слушающих и отвечает им–себе же, ср.: Аще ли кто речеть: «Преже сего потрясения беша […]» — рку: Тако есть, но — что потом бысть намъ? Не глад ли? Не морови ли? не рати ли многыя. Такие построения имеют, кажется, главной своей целью мотивировать очередную серию вопросов, которые подтолкнули бы слушающих к более глубокому постижению обсуждаемого, навели бы на новый взгляд на, казалось бы, хорошо им известное, привычное. Здесь нет необходимости приводить эти вопросные серии, поскольку они содержатся в многочисленных представленных ранее цитатах из «слов» Серапиона. Остается добавить, что проповедь–поучение, как она выстраивается им, благодаря густоте «вопросного» слоя (хотя он разумеется, прерывный) и самой ситуации актуального действа, с глазу на глаз со слушающими его, так сказать, sic et nunc, таит в себе значительные «диалогические» потенции, как и любая ситуация «тесного» общения, в которой используется язык. Инвентарь вопросов достаточно велик (кто? кому? к кому; что? чего? чего ли? чего не? чим? чему?; почто? зачемъ?; где?, доколе?; какъ? како? како ли? яко?; какия/какыя? из какихъ? кая? кыми? от кихъ? в кое время? от которыхъ? неужели? не… ли…? ти…? се ли …? сим ли…? аще… ли…? аще не… ли…? аже …?) и количество их превышает полусотню. Эти вопросы и тем более в таком количестве служат живому, как бы непосредственному речевому контакту проповедника с аудиторией, рождают иллюзию (впрочем, не вполне безосновательную), что на некоторые из вопросов отвечает et altera pars (обычно предполагаются в таком случае ответы типа «да» или «нет» или их вариации; вероятность определенного ответа на вопрос в этих ситуациях приближается к стопроцентной черте; более сложные вопросы предполагают и более дифференцированные ответы, вероятность каждого из которых, разумеется, существенно меньше). Оценивая «слова» — проповеди Серапиона на основе их сравнения с другими образцами древнерусской проповеди, можно с уверенностью говорить об их высокой «диалогизации» (в указанном здесь понимании) и особенно напряженном «драматизме» этих «слов». В известной степени это объясняется и использованием в ряде случаев перволичной формы (азъ, грешный; рку, учю, велю, виде азъ и т. п.) и «подвижностью» Я проповедника: он то обособляет себя от слушающих, то включает себя в их множество — мы, то есть и вы все и Я).

Вопрошания в серапионовых «словах», несомненно, составляют важное средство в его «риторическом» репертуаре, хотя то, каковы эти вопрошания, как они употребляются и что стоит за ними, сильно снижает их риторичность: перед слушателем, или читателем, способным поставить себя на место слушателя, человек, видящий близкую гибель, и люди, большей частью не видящие ее или равнодушные к своей судьбе: он успевает ставить перед ними вопросы, за каждым из которых — боль и сознание собственного бессилия, и вера в то, что в конце концов эти люди не могут не осознать грозящей всем им беды. В этой ситуации «риторическое» воспринимается не как украшение, а как весть об этой беде, переданная настолько выразительно, но и кратко, чтобы ее успели воспринять и осознать ее главный смысл.