Топоров Владимир Николаевич
Шрифт:
И старец, чтобы не держать мальчика в неведении, поясняет ему:
«Веруеши ли, и болша сих узриши. И о грамоте, чадо, не скръби: ведый буди известно, яко от сего дне дарует ти Господь грамоту умети зело добре, паче братиа твоея и паче свръстник твоих». И поучивъ его о пльзе души.
И действительно, обещание старца не заставило себя ждать —
По отествии же старца оного обретеся отрок взнезаапу всю грамоту оттуду добре умеа, пременися странным образом: и куюждо разгнет книгу, ту абие добре чтый, да paзyмеет [: разумъ : умети. — В. Т.]. Добрый си отрок достоинъ бысть даровъ духовных, иже от самех пелень Бога позна, и Бога възлюби, и Богом спасенъ бысть.
Это внезапное уразумение грамоты тоже было чудом, предваряемым чудом самой встречи со старцем и являющимся вариантом известного мифопоэтического мотива становления пророка–поэта, после того как он принял в себя (проглотил, съел) буквы, письмена. В «Житии» Сергия вкушается просфора, но именно она дает «умение грамоты» — букв, чтения их и понимания смысла, который, сочетаясь друг с другом, они несут. Несомненно, это чудо «о уразумении грамоты» входит в более широкий библейский контекст и его более поздние вариации [274] .
274
Несколько примеров из числа наиболее известных: «И было ко мне слово Господне: Прежде нежели Я образовал тебя во чреве, Я познал тебя, и прежде нежели ты вышел из утробы, Я освятил тебя: пророком для народов поставил тебя. А я сказал: о, Господи Боже! я не умею говорить, ибо я еще молод. Но Господь сказал мне: не говори: “я молод”; ибо ко всем, к кому пошлю Я тебя, пойдешь, и все, что повелю тебе, скажешь. Не бойся их; ибо Я с тобою, чтобы избавлять тебя, сказал Господь. И простер Господь руку Свою, и коснулся уст моих, и сказал мне Господь: вот, Я вложил слова Мои в уста твои» (Иерем. 1, 4–9); — «И сказал я: горе мне! погиб я! ибо я человек с нечистыми устами […]. Тогда прилетел ко мне один из серафимов, и в руке у него горящий уголь, который он взял клещами с жертвенника. И коснулся он уст моих: вот, это коснулось уст твоих, и беззаконие твое удалено от тебя, и грех твой очищен. И услышал я голос Господа, говорящего мне: кого Мне послать? и кто пойдет для Нас? И я сказал: вот я, пошли меня» (Исайя 6, 5–8), ср. вариацию этого мотива в пушкинском «Пророке», где, в частности, существен и другой мотив, — И он к устам моим приник / И вырвал грешный мой язык, / И празднословный и лукавый, / И жало мудрыя змеи / В уста замерзшие мои ; Вложил десницею кровавой. — К вариациям мотивов этого же круга ср. подобное описанному в «Житии» Сергия обретение «умения грамоте» (славянских букв) и забвение греческих букв Константином Философом перед началом его моравской миссии, описанное в «Солунской легенде» (Слово Кирилла Словенца, Солунского философа болгарского):
[…] и чухъ блъгарь говорящее, и устрашисе сръдеце мои въ мне, и би яко въ аде и тме, и въ единъ день въ недлу святу, изидохъ изь цркве, и седохъ на мраморе мислещи и скръбещи, и видехъ голуба глаголющи, въ устех ношаше зборькь сьчищскокине соугоулъ свезану и врьже мне на крило, и пречтох ихь и обретох всехь 35. и вьложихь их вьпазуху: и несох митрополитъ тогда они вь тело мое ськришесе, и азъ истребихь грьцки язикь и гда посла митрополить звати ме на трапезу, азь не разуме що грьци кръме, ту снидошесе вьси солоне чудещесе о мне, тако искаху мене, и чух бльгаре о мне говоре велики князь Десимирь
(цитируется по: Бильбасов 1871, 218).Вторая половина главы о том, как Варфоломею «дасться книжный разумъ», менее важна в том высоком смысле, который имеет непосредственное отношение к святости, но Епифаний сообщает здесь ценные подробности о характере самого мальчика, о его родителях, о бытовых деталях, наконец, о предсказаниях старца относительно будущего, ожидающего Варфоломея.
Выслушав слова старца, Варфоломей поклонился ему, и акы земля плодовитая и доброплоднаа, семена приемши въ сердци си, стояше, радуяся душею и сердцемь, что сподобился встретить святого старца. Но когда старец собрался уйти, проявилась вся непосредственность и эмоциональность отрока. Он упал лицом на землю перед ногами старца и со слезами молил его, дабы обиталъ в дому родителей его, говоря, что они любят таких, как старец. Эти слезы и слова, эта детская искренность и открытость тронули старца, и он удивлься вере его, потщався вниде въ домъ родителей его.
Родители мальчика вышли навстречу старцу и поклонились ему. Он же благословил их. Была приготовлена еда, чтобы накормить его, но прежде чем отведать пищи, старец вошел в молитвенный храм, т. е. в часовню, взяв с собой и Варфоломея. Начав петь «Часы», он велел ему читать псалом. Отрок говорит: «Азъ не умею того, отче», на что старец: «Рехъ ти, яко от сего дне дарует ти Господь умети грамоту. Ты же глаголи слово Божие без сомнениа». И тогда бысть сице во удивление: отрок, выслушав слова старца и получив от него благословение, начят стихословити зело добре стройне; и от того часа гораздъ бысть зело грамоте. Сообщая об этом, Епифаний не может, конечно, не вспомнить Иеремию, приведшего слова Господа: Се дах словеса моя въ уста твоя. Родители и братья видели и слышали все это и, удивишася скорому его разуму и мудрости, прославляли Бога за такую благодать.
Вкусив брашна и благословив родителей мальчика, старец собрался уходить, но родители, как до этого Варфоломей, умоляли его остаться, чтобы они могли расспросить его о сыне и чтобы он успокоил их и снял их страхи (да разрешиши и утешиши нищету нашу и печяль нашу). А корень их был в том, что вещь о немъ сътворися страшна, странна и незнаема. И они рассказали старцу о трехкратном крике младенца в церкви, когда он еще был в материнской утробе. И мы о сем страшимся, недомыслящеся, что си будет конець сему, или что напреди сбытися имать, — так закончили они свою просьбу.
Старец, «уразумев и поняв (проразуме и позна) духом будущее», не только успокоил родителей Варфоломея, но приоткрыл перед ними завесу, скрывавшую славное будущее из сына. Въскую устрашистеся страхом, иде же не бе страха. Но паче радуйтеся и веселитеся, яко сподобистася таковый детищь родити, его же Богъ избра и прежде рожениа его, еже Богъ прознамена еще суща въ утробе матерне. А чтобы родители Варфоломея убедились в неложности утешений святого старца, он сообщил им о двух знамениях:
И уже конечную беседу реку и потом препокою слово: се вам буди знамение моих словес сбытие, яко по моем ошествии узрите отрока добре умеюща всю грамоту и вся прочаа разумевающа святыа книгы. И второе же знамение вам и извещение, — яко отроча се будет велик пред Богом и человеки, житиа ради добродетелнаго.
Но было и третье знамение, правда, темное и едва ли как знамение понятое; скорее, понято было то, что уже было объявлено ясно, — что отрок уже знает–умеет всю грамоту, и еще одно — что даровано это знание–умение ангелом, явившемся под видом старца (правда, Епифаний фиксирует некую неопределенность мнения родителей Варфоломея — Они же, недоумевающеся, помышляху…). Это третье знамение содержалось в непонятных им последних словах старца: И сиа рек, старецъ отиде, назнаменавъ темне глаголъ к ним, яко: «Сынъ ваю имать быти обитель Святыа Троица и многы приведет въслед себе на разум божественых заповедей».
Далее все произошло быстро и неожиданно: дважды повторенное вънезаапу [275] свидетельствует об этом. Когда хозяева дома проводили странного гостя до ворот, он же от них вънезаапу невидим бысть. А сразу же после ухода старца, как уже говорилось, обретеся отрок внезаапу всю грамоту и пременися странным образом. Оба эти странные изменения — знак чуда, и как бы для того, чтобы вернуться на землю, к бытовому и повседневному, Епифаний счел своей обязанностью сообщить, что несмотря на все произошедшее Варфоломей продолжал жить, во всем повинуясь своим родителям, исполняя их повеления и ни в чем их не ослушиваясь, как об этом и говорится в Святом Писании, — Чти отца своего и матерь, да будеши долголетенъ на земли.
275
Можно напомнить, что это в(ъ)неза(а)пу, начавшись с абие внезапу младенець начят въпити въ утробе матерне, станет «сильной» характеристикой всего пространства «чудесного», обозначившегося вокруг Сергия.