Потом однажды страшный сон имел свое продолжение.

Он наконец выбрал, выбрал! Теперь стоял у дверей, держа ее за ледяную ладонь. Ждал.

– Чего ждать?

– Вашей свадьбы. – Голос из странного все чаще становился страшным.

– Зачем? Мы уже были женаты.

– После смерти вас снова надо окольцевать. Таков порядок. Закон.

– Зачем?

– Ваши тела забыли друг друга.

Стояли долго. Очередь к белым дубовым дверям двигалась еле-еле. Впереди и сзади тоже молодожены. Невесты совсем обнаженные. Светлые волосы вместо фаты. Несколько раз порывался отойти или убежать.

В комнате за дубовыми дверьми был длинный стол. Вновь вошедшие сначала изображали гостей, постепенно передвигаясь к месту молодоженов. Такой конвейер. Все кричали «горько».

– Вам нужно сказать поздравительные слова, – напомнил страшный голос.

– Почему нам?

– Вы только что пришли и пока ничего не сказали. На вас все смотрят.

– Надеюсь, – суровым голосом попросил он, – церемония пройдет без брачной ночи.

– Как же без брачной? Ты думаешь, куда все уходят после того, как посидят на почетном месте? Будет тебе предоставлена отдельная слепая комнатка на пять минут и пять квадратных метра. Иди, иди скорей за своей невестой! Все на вас смотрят и плачут.

Прислушиваясь к бормотанию, я почувствовал неладное. Детский страх повис в комнате. Я посмотрел на девочку Катю, встретился взглядом с ее глазами. Большими, наивными и беспомощными. Она сидела на корточках, сжав коленки и положив на них ручки. Ее глаза говорили моим глазам…

Точно такой же взгляд был у того парня из нарколечебницы, когда мы неожиданно встретились с ним взглядами…

Мол, извините, виноват, я а-пруу!

– Что? – спросил я, внимательно глядя на Катю.

– П-пру, – опять забулькала губами Катя.

– Напускала петард в штанишки?

– Не-а, – закачала головой Катя, зажав нос пальчиками. – Эко не я.

Марина, словно почувствовав неладное, проснулась, села на диване и отрешенно посмотрела в окно. Ей, видимо, снилось, что она опять при деле, при деньгах и сидит в окошке кассы.

От любования Какой я снова постепенно перешел к любованию Мариной. Вот она – среднестатистический россиянин. Безработный, с непостоянным доходом и одним ребенком. Но главное, он – женщина. И он – одинок.

– Самое печальное, – сказала Марина подавленным голосом, приглаживая растрепавшиеся волосы, – что теперь из-за вас я не смогу устроиться по специальности в другой банк и еще – перекредитоваться.

– Почему?

– Существуют черные списки, куда вносят людей, если они плохо уходят из банка или совершили должностное преступление…

– А что, ваше начальство, выгоняя вас с работы, не знало о больной девочке?

– Да все знали. Меня даже предупреждали, что существует негласный мораторий на больничные. Мораторий, который я постоянно нарушала.

– …

– Когда я работала, с ней сидела нянечка из агентства по триста рублей в час, – объясняла мне Марина, подмывая дочь в ванной. – А сейчас, когда меня выгнали с работы, я уже не в состоянии…

– Понятно.

– Я обошла всех пожилых женщин в доме. Одна вроде бы сначала согласилась, но потом нашла работу полегче. Вы посидите еще немного с Катей, я пока в магазин и в собес сбегаю.

– Хорошо! – Хотя мне проще было бы сбегать в магазин самому, но я боялся обидеть Марину.

– Ладно! А потом мы попьем чаю.

– Я поговорю с ребятами, – сказал я, когда Марина, прижимаясь ко мне бедром и пряча, как Рауль минуту назад, глаза, наполняла мою чашку чаем. – Может, мы что-нибудь придумаем насчет нянечки.

Минуту назад она наполняла чашку Раулю. А я подумал, что Марине, наверное, больше подошло бы имя Мария. Мы снова пили чай, заваренный с листьями малины, смородины и вишни. Листьями, может быть сбитыми градом, когда небо подкинуло Марине – орел-решка – крупные медяки-алмазы-листья. Нежно-зеленые.