Такая беда, когда болеют дети. Если заболеет свой — сто, тысячу, миллион раз повторяешь, сидя над его кроваткой, держа тоненькие потные пальчики: «Господи, пусть лучше я заболею, пусть лучше я, а не он».

Случись что не так — и крутишь в голове страшную картинку, и все думаешь: почему я не успела, что сделала неправильно.

Сережка вчера упал с качелей. Я на секунду отвернулась, а он соскочил вперед и начал подниматься с коленок. Качели догнали его и ударили по затылку.

Я помню, как дедушка в детстве учил меня: упадешь с качелей — не вставай на ноги, отползай, прижавшись пузом к песку, не поднимая головы, вперед, подальше, а то будет больно. Качели у нас во дворе дома, где я жила с бабушкой и дедушкой, были тяжелые, железные, зимой на них и сесть было невозможно — ледяной холод проникал через штаны и пальто.

А Сережку я не успела научить, думала — маленький он еще, два года, один не гуляет, конечно.

И вот так вышло.

Не хочу вспоминать, что я подумала, увидев кровь на голове неподвижно лежащего сына.

Скорая, больница…

Теперь уже все страшное позади. Сотрясение мозга. Сережка лежит, врачи его лечат, а я упросила остаться с ним. Нянечек не хватает, больница у нас в городке маленькая, так что я тут полы мою — и в палате, и в коридоре, — помогаю еду разносить. И с Сережкой все время рядом. Он же маленький, как ему без мамы?

Мы сначала в палате одни лежали, а сегодня с утра привезли девочку.

Рыженькую такую, маленькую и тощую, лет семи с виду.

Привезли ее на каталке, переложили. Пока медсестра одеялом девочку не прикрыла, я у нее на ноге и на руке бинты заметила.

Волосы у девочки коротко острижены, почти под ноль, а на лице заживающие ссадины. Я ее сначала даже за мальчика приняла.

И почему-то мамы с ней нет.

В моем детстве, когда я лежала однажды с аппендицитом в большой районной больнице, родителей к нам не пускали. Казалось, мы попали внутрь неприступной крепости или тюрьмы. Так что мы стояли на коленках на подоконнике и ревели, глядя на пап и мам. А они толпились внизу во дворе под окном, махали нам руками. Ко мне приходили Ба и дедушка. Ба тоже плакала, мне со второго этажа было это хорошо видно, а дедушка, конечно, не плакал, он все время улыбался и показывал мне большой палец, мол, выглядишь отлично. И я очень хотела домой.

Больница, где мы лежим сейчас, как проходной двор. Так что у родителей нет никаких проблем быть рядом с ребенком, только на ночь всех выгоняют. Мне, спасибо заведующему, разрешают остаться с Сережкой и на ночь. Ночью, бывает, пол-отделения ревет. Приснится что-то маленькому пациенту, вот он и начинает маму звать. Медсестра на ночь одна, на всех ее не хватает, так что я помогаю и тут.

— Т-ш-ш, — говорю, — тихо, маленький, мама скоро придет, утром придет, спи. Закрой глаза, утро скорее настанет.

Девочка, как ее привезли, так и лежала на спине, не открывая глаз.

Я подошла, посмотрела, — вроде спит.

Ну и хорошо. Сон после травмы — самое полезное.

Сережка у меня тоже уснул, вышла я в коридор, дошла до поста медсестер.

Дежурила сегодня Светлана Михайловна. Я разговаривать с ней немного робею — она меня в два раза старше, шумная и резкая.

— Опа, — говорит, завидев меня, Светлана Михайловна, — тебя-то мне и надо, Наталья! Там к тебе соседку привезли, видела?

Видела, говорю, спит девочка, глаз еще не открывала.

— Ты за ней присмотри, ладно? А то матери у нее нет, сирота она, некому с ней…

Светлане Михайловне очень уж не терпелось подробности рассказать. А мне было интересно послушать, раз рассказывают.

— На руке и ноге у нее ожоги, и на лице, и волосы обгорели. А когда она от дыма сознание потеряла, об пол головой стукнулась, тут и сотрясение. Из деревни привезли, пожар там у них случился средь бела дня, дом начисто сгорел, ее только успели вытащить, а родители в доме как спали — так и не проснулись, говорят. Так что она теперь одна. Подлечим — и в детдом от нас поедет.

— А почему родители-то спали, раз пожар днем был?

— А кто ж их знает, может, напились, может, еще что. Словом, девчонка сирота, ей про это еще не сказали, она в себя-то недавно пришла. И ты не говори, будет спрашивать, скажи — не знаешь, где ее мамка. Пусть из детдома приходят и сами ребенку такое объявляют. Не наше это дело.

— Боже мой, — у меня слезы на глаза навернулись, как я представила себе, что девочка пережила. И что ее ждет еще впереди.

Пока у меня Сережка не родился, я была спокойная. Подружка у меня есть, Лидка, так она вот умела реветь от всего, все ее трогало: книжку читает про любовь и слезы ручьем льет, кино смотрит индийское, там поют-пляшут, а она плачет. А теперь, когда Сережка есть, у меня от всего глаза на мокром месте. Особенно когда слышу, что кто-то детей обижает или беда какая с ними случается.