— Они знают, что мы выступили против них? — спросил он Скрупа.

— Да, — встрепенулся тот, — знают. Я совсем забыл: они составили бумагу к вам, сэр. Вы сегодня ее получите. Но мне удалось достать копию… — Он зашарил по карманам, вынул листок. Руки его дрожали.

Фэрфакс не спеша, с достоинством взял бумагу. Все-таки он был главнокомандующим, и к нему, а не к Кромвелю, обращалась декларация. «Мы горячо просим, — прочел он, — терпеливо выслушать нас и взять под свою защиту. Мы заявляем, что не намерены вмешиваться в чьи бы то ни было права собственности и пытаться уравнять состояния».

Не переставая жевать, Кромвель заглянул в листок.

— Ха, — сказал он, — они просят защиты! Отлично, но пусть сначала подчинятся своему полковнику, тогда мы возьмем их под защиту. — Он взглянул на Скрупа. — Отправляйтесь к ним, к своим солдатам. И так им и скажите: если вы желаете, чтобы Кромвель и Фэрфакс вас выслушали, прежде всего не бунтуйте против меня. И не бойтесь их! Солдаты любят твердую руку.

Смуглое лицо Фэрфакса слегка побледнело.

— Но вы уже послали для переговоров майора Уайта, — проговорил он. — Уайт должен обещать им прощение, если они прекратят…

— Уайт — другое дело, — быстро ответил Кромвель, лицо его стало жестким и официальным. Он перестал жевать и отодвинул тарелку. — Уайт, сам бывший левеллер, был арестован, потом раскаялся, прощен… Он с ними будет говорить по-другому. А вам надо написать… — Он хлопнул в ладоши. — Дайте бумаги!

Фэрфакс увидел перед собой чистый лист и пузырек с чернилами. В руке у него оказалось перо. Кромвель встал рядом:

— Так и пишите: «Единственной причиной нашего выступления против вас был ваш буйный и опрометчивый образ действий…»

Фэрфакс медлил, губы его еще заметнее побелели.

Большие серые глаза полковника Годфилда смотрели на него с таким пониманием и состраданием, что генерал вздрогнул: он увидел в них отражение своего унизительного бессилия. Он опустил взгляд, потом медленно обмакнул перо и стал писать.

— Так… — Кромвель на минуту задумался. — Ну деньги им надо, конечно, обещать. Напишите, что их не уволят и не отправят в Ирландию, не заплатив жалованья. И еще. Напишите так: «Мы хотим вести с вами переговоры и обещаем не преследовать вас по пятам…»

Перо скрипело, офицеры в комнате хранили молчание. Скруп втягивал голову в плечи. Фэрфаксу было душно. И только Кромвель все более веселел.

— «Однако, — диктовал он своим грубым хрипловатым голосом, — поскольку вы желаете, чтобы вас выслушали, и просите взять вас под защиту… я уступаю полковнику Скрупу, — он подмигнул, — право взять вас под защиту, и после того готов вас выслушать…» Написали? Теперь подписывайте. А вы, Скруп, выезжайте тотчас же, вы должны успеть раньше нас.

Фэрфакс поднял измученные глаза на Кромвеля:

— Теперь мы, я полагаю, остановим продвижение и подождем ответа?

Кромвель засмеялся и сорвал салфетку.

— Не-ет, генерал, в том-то и дело, что нет. Они идут на север, на соединение с Томпсоном. Им надо помешать во что бы то ни стало. Мы будем преследовать их в полном вооружении, а там посмотрим. Господа! Совет окончен, прикажите полкам выступать!

Переправа была тяжелой, потому что Темза в этом месте разлилась, брод оказался глубоким, так что кое-где приходилось двигаться даже вплавь, понукая и без того измученных лошадей. Конечно, гораздо удобнее было бы переправиться у Ньюбриджа, где имелся мост, но разведчики, высланные вперед, показали, что мост занят сильным отрядом полковника Рейнольдса. Командир восставших, полковник Эйрс хотел было собрать последние силы и атаковать мост, но майор Уайт, посланец Фэрфакса, убедил его не лить напрасно крови и пересечь Темзу выше по течению. И правда, на успех боя рассчитывать не приходилось: солдаты с утра не ели, были грязны после краткой полевой ночевки и главное — устали неимоверно, так как шли почти без отдыха от самого Солсбери. Генри постоянно клонило в сон; ему даже и есть уже не хотелось, только бы добраться до Бэрфорда, войти в дом, снять сапоги и лечь — лечь на какую угодно постель, на тряпье, на сено, — но только лечь и закрыть воспаленные горячие глаза.

Он шел с восставшими левеллерами от самого Бристоля, куда попал с полком Скиппона по приказу парламента. Вечер 14 мая 1649 года спускался на землю. Хмурые облака закрывали небо, вечерней заре едва удавалось пробить их свинцовую плотность. От воды пахло тиной.

Конь фыркнул и поплыл, Генри, не выпуская уздечки, поплыл тоже, подгребая левой рукой. Вода была холодная, ноги коченели. Рядом сосредоточенно сопел Джайлс, таща упиравшегося коня. Наконец носок сапога опять ткнулся в дно. Генри встал, натянул повод, выбрался на берег и оглянулся. Мятежное войско понуро вылезало из реки; солдаты выливали из башмаков воду, осматривали коней.

— Сколько до Бэрфорда, миль десять будет? — спросил Джайлс.

— По прямой, говорили, миль двенадцать, а по дороге все двадцать, — ответил Генри. Он подтянул подпругу, вскочил на коня и поискал глазами командиров. Полковник Эйрс уже в седле, рядом с ним — капеллан восставших, анабаптист Денн, и этот Уайт, прибывший от Фэрфакса с предложением мириться.

Почему этот Уайт так не нравился Генри? О нем говорили только хорошее — он-де выступал за дело левеллеров горячо и прямо, в сорок седьмом году был арестован. Но в словах его не чувствовалось искренности, а лицо дышало надменностью. Генри нахмурился и, увидя, что командиры тронули коней, оглянулся на Джайлса, кивнул ему и пустил своего пегого рысью.