— Ну, значит, мы прибыли во время. Самое лучшее — ты пойдешь со мной. Я тебя представлю товарищу Ульбрихту и другим товарищам.

Ульбрихт в Караганде? Что он делает здесь, в Караганде, в декабре 1941 года?

Разумеется, я не стал задавать вопросов; я жил достаточно долго в Советском Союзе, чтобы знать, что о партийных делах не полагается расспрашивать. Нужно ждать, пока тебе об этом не сообщат.

Через несколько минут мы уже подходили к гостинице, единственной в городе, в которой я провел первые дни в Караганде.

Перед зданием стояли 5–6 человек, одетых так же, как и Ганс Мале.

Лично я не знал никого из них. Мне было знакомо только лицо Ульбрихта. Я его знал с того времени, когда он читал нам на курсах в Москве лекции, которые я слушал: с осени 1940 года и по июнь 1941 года.

Ганс Мале подвел меня к Ульбрихту, который равнодушно протянул мне руку и что-то пробормотал, что, вероятно, означало «добрый день». Всем своим видом он будто хотел показать, что встреча немецких эмигрантов в декабре месяце 1941 года в Караганде является самым обыкновенным делом.

Меня представили затем одной партийке, которая назвала себя Лотте Кюне. Я услыхал тогда это имя впервые. Только спустя четыре года я узнал, что она была женой Ульбрихта.

Мы продолжали стоять перед гостиницей. Тем временем подъехали два американских джипа. Видимо, эти партийцы собирались через несколько минут уехать. Они задали мне несколько вопросов о жизни эмигрантов, расселенных здесь. Я отвечал им коротко, в телеграфном стиле, о знакомых мне товарищах и об их тяжелой судьбе. Но они без особого интереса слушали мой рассказ и вопросов больше не задавали.

Судьба ссыльных немецких товарищей, казалось, нисколько не интересовала этих представителей руководства коммунистической партии Германии.

Отсюда я сделал вывод, что они прибыли сюда не ради эмигрантов.

— А ты в Караганде живешь?

— Да, до сегодняшнего дня… Я учусь здесь на историческом факультете учительского института. Но сегодня я получил категорическое требование оставить Караганду в учение 24 часов.

Ульбрихт только махнул рукой:

— Это будет устроено. Мы проведем в ближайшие дни совещание всех наших товарищей в обкоме и ты также будешь приглашен.

Партийцы уселись в американские джипы …

Днем я был вызван в обком. Товарищ из отделения агитации и пропаганды встретил меня с сияющим лицом.

— Всё в порядке. Вы можете спокойно оставаться в Караганде. В ближайшие дни здесь состоится совещание всех немецких эмигрантов, которые теперь находятся в Карагандинской области. Так как вы уже живете в городе и учитесь здесь, то вы можете здесь же и остаться. Все эти вопросы будут обсуждаться на совещании.

— Могу ли я узнать, когда состоится конференция?

— Предположительно, 22 декабря, как только товарищ Ульбрихт и другие товарищи вернутся из поездки в лагерь военнопленных…

Лагерь военнопленных? Я слышал об этом впервые. Итак, из-за этого прибыли сюда Ульбрихт и другие товарищи. Я раньше понятия не имел, что где-то здесь, поблизости от Караганды, имеется лагерь военнопленных. Но и в течение моего дальнейшего десятимесячного пребывания в Караганде я так и не смог узнать, где этот лагерь находится и сколько в нем живет пленных.

Этот случай не является чем-то особенным. В Советском Союзе часто бывает, что люди, даже годами живущие в каком-нибудь городе, ничего не знают о некоторых учреждениях, которые находятся в этом городе или в его окрестностях; а к таким учреждениям, о которых молчат, относятся, конечно, лагери для заключенных и лагери военнопленных.

Конференция немецких эмигрантов открылась 22 декабря 1941 года в Карагандинском обкоме партии. В тот день было немало радостных встреч со старыми знакомыми, друзьями. Я встретил здесь трех испанских борцов из нашего эшелона, мою подругу Ирмгард Зикерт, двух дочерей немецкого писателя Альберта Готоппа, арестованного сейчас же после войны, и других эмигрантов, с которыми я ехал в поезде. Все они теперь жили в районе Оссокаровки. Тут же я смог отпраздновать встречу с моими друзьями из детдома №6, которых я уже давно не встречал. Они жили здесь дольше, чем остальные, так как прибыли сюда из Москвы еще первым транспортом.

Понемногу в вестибюле обкома собралось около 50 эмигрантов. Нас пригласили в зал заседаний.

Это была своеобразная картина: в этом прекрасно отделанном зале до сих пор бывали только хорошо одетые русские и казахские партийцы; но на этот раз, впервые в истории Карагандинского обкома, зал был наполнен исключительно немцами. Было страшно смотреть, как сильно изменились немецкие эмигранты.

Несколько недель пребывания в Караганде уже наложили на них отпечаток страданий, нужды и забот. Нам, молодому поколению, было гораздо легче перенести принудительную эвакуацию, голод и ужасные условия жизни, чем старшим товарищам.