Бабка отступила на шаг. Схватилась за сердце. Прошептала:

– Опять…

Я поняла. Ухмыльнулась:

– Опять разболелась головушка? И хорошо, и замечательно. Давление можешь не мерить, я и так вижу: сто восемьдесят на сто, не меньше. А еще раз на меня квакнешь – вообще кондратий хватит. Ненавижу тебя!

Бабушка молчала. Лицо ее заливала молочно-синяя бледность.

«Умрет – и хрен с ней», – безжалостно подумала я.

Вслух, впрочем, произнесла примирительно:

– Бабуль. Не бросайся на меня – самой хуже будет. Во много раз хуже, чем раньше. А про кольцо, деньги – хочешь верь, хочешь нет. Я действительно их просто нашла. И потрачу все – до копейки! – чтоб лицо в порядок привести. Клинику я уже присмотрела. А ты, если согласия на операцию не дашь, пеняй на себя. Я тебя раньше еще щадила. Больше не буду. Умрешь в мучениях.

– Маша… – Бабка глядела на меня со страхом. – Как ты можешь?!

– У меня, бабуль, другого выхода нет, – усмехнулась я.

Ушла в свою комнату, хлопнула дверью. Первым делом почесала за ухом игрушечного зайца, подмигнула ему:

– Не того я, конечно, ждала. Но все равно – спасибо!

В течение недели мы продали кольцо и сразу, как получили деньги, поехали в клинику пластической хирургии. Я взяла направления на анализы, а старуха подписала согласие на мою операцию.

Врачи предупредили сразу: такой, как раньше, я не стану никогда. «Прежнее ваше лицо вернуть невозможно», – сказали они. Будь я постарше, помудрее – притормозила бы. Задумалась. Съездила бы на консультацию за границу – теперь это стало возможным. Или хотя бы обошла максимально возможное количество клиник в Москве.

Но мне было только четырнадцать лет. Голову кружили недавние успехи: я смогла сама оплатить операцию! Я полностью подчинила себе неуступчивую бабулю! И еще, кто бы знал, насколько я устала за минувший год от своего уродства.

И снова была больница, операционная, наркоз, палата. Снова я с трепетом ждала, когда можно будет взглянуть на себя в зеркало. Наконец вожделенный миг наступил.

– Об окончательном результате судить рано, – в один голос наставляли врачи. – Рубцы еще совсем свежие.

Но я уже была опытным пациентом. Знала, чем отличается шовчик, который заживет, от необратимых, рваных ран.

И когда увидела себя – заревела.

– Маша, ты что? – дружно засуетились эскулапы. – Это еще не итог, мы же предупреждали!

Но я рыдала – от радости. Потому что окопы, рытвины, перепаханное поле на щеке – действительно, сменились на аккуратные полоски.

– А через полгода отшлифуем и их! – кудахтали доктора.

Единственная странность – ее я заметила, когда врачи уже покинули палату, – левая сторона лица стала какой-то… непослушной, что ли. Я улыбалась – правый уголок губы, как положено, поднимался вверх, а левый – оставался недвижим. Пыталась прищуриться, и двигалось только правое веко, а левый глаз оставался мертвым.

Доктора, конечно, заверили, что это просто последствия операции и со временем контроль над лицом вернется.

Я была девочкой умненькой и, конечно, спросила:

– Может, вы мне лицевой нерв повредили?

– Ну что ты, Маша! – возмутились врачи. – У тебя бы тогда глаз не закрывался, слезы постоянно текли. А изо рта – слюни.

Нет, ничего подобного, к счастью, не было. Но улыбнуться, рассмеяться, заплакать всем лицом я по-прежнему не могла. Левая его часть оставалась неподвижной, бесстрастной. И почти нечувствительной.

– Ты, Маша, теперь как зебра! – бестактно заявила мне бабушка.

Я даже сначала не поняла:

– Почему?

А старуха серьезно ответила:

– Половина тебя – светлая, живая. А вторая половина – черна, пуста. Я не только о твоем лице говорю.

Старуха приблизилась ко мне. Робко протянула руку. Неумело погладила по голове. Произнесла сочувственно:

– Что с тобой происходит, Маша?

Я смотрела на нее во все глаза. Никак не могла понять: бабуля меня действительно едва ли ни впервые в жизни, пожалела? Или просто хочет наладить отношения? Потому что боится – моего странного влияния на ее самочувствие, моего наполовину живого лица?

Я отклонила ее руку. Твердо произнесла:

– Прости, ба. Но давай мы с тобой не будем играть – в добрую бабушку и послушную внучку. Поздно уже и бессмысленно.

Варя (слегка рисуясь) называла свой возраст «преклонным». В крайнем случае «зрелым». Не в том смысле, что жизнь прошла. Она чувствовала себя здоровой и сильной, на пенсию в ближайшие тридцать лет не собиралась. Но влюбляться, пребывать в смятении чувств, считала, в ее годы совсем смешно. Ее удел – спокойные отношения и качественный секс.

А Данилов в один день умудрился разрушить ее размеренную жизнь, встряхнуть, перелопатить, приворожить.

Экстрасенс не стал ждать, пока Варя выйдет на связь сама – позвонил на следующее утро. Причем точно подгадал время – когда она проснется, выпьет спокойно кофе, но еще не будет спешить на работу. Нахально сообщил:

– Я заказал на вечер столики в пяти ресторанах (перечислил названия). Выбирай, куда мы пойдем.

Сказать, что она вечером занята? Или – что хотя бы подумает?.. Но Алексей продолжал весьма командирским тоном: