Кстати, я всех своих бойцов предупреждал, что блевать будут. Это естественная реакция организма на слоновую дозу неизрасходованного адреналина гуляющего в крови, а не тошнота от вида крови и трупов. Мертвых и крови дожив до пятнадцати-шестнадцати лет, жители этого времени видят в достатке. Люди мрут часто, хоронят всей деревней, грудных детей с собой на похороны таскают. А вот держать нервы в узде, когда смерть в глаза заглядывает, лежать, не дергаться, ждать сигнала к бою, такой опыт у них был впервые. Так что не удивительно, если у многих откат проявился не в очень аппетитном виде. Лик войны омерзителен…

Не дав моим мыслям унестись в просторы философских обобщений, прибежал боец и рассказал, что прибыл атаман и требует меня пред свои ясные очи. Я успел лишь дать указание, чтоб потрошили не только татар, но и убитого коня, резали мясо ломтями, солили и выдали каждому по куску. Голод после боя был просто невыносимый. Организм требовал калорий.

— Рассказывай, про свои подвиги, — насупил брови атаман, но рожа довольная, значит убитых нет. Ладно, рассказывать, так рассказывать, меня хлебом не корми, дай что-то рассказать.

— Как пришли мы сюда, батька, велел нам Сулим тут ховаться, а сам с Керимом и с Давидом в дозор пошли. Сховались мы добре, я всем хлопцам наказ дал. Лежим, не высовываемся, как Сулим наказал, а если он объявится из дозора и даст наказ в супостата стрелы пускать, пусть каждый крикнет, — "Бой!", чтоб другие знали. Лежим мы в засаде тихо, как мыши, татар не трогаем, всех мимо пускаем, вдруг слышим, с левого краю кричат хлопцы. То Сулим там с казаками в задний вражий дозор начал стрелы пускать. Тут и мы дружно супостата ударили стрелами. Всех вместе девятнадцать вражин порешили, двое в лес удрали, Керим их ловит, двадцать коней целых добыли, одного добить пришлось. Хлопцы его потрошат, сейчас мясца сырого с солью принесут. Голодные все как волки. У нас троих стрелами задело, Давида крепче всего. Добрый вражина ему попался, лихо стрелы пускал, Давида и Николая подранил. Счастье, что не убил никого.

Атаман смотрел мне в глаза, а я чувствовал, что он с трудом сдерживает смех. Картина произошедшего ему была понятной, но смещение акцентов в моей интерпретации событий не могло его не позабавить. Искусство адвокатов перекручивать действительность еще было неведомо в эту эпоху.

— Сулим, правду он речет или брешет?

— В овраге мы сидели. Велел я им сховаться и не высовываться, а они вон чего учудили…

— Что скажешь, Богдан?

— Перед ликом матери Божьей клянусь. Так дело было. Вышли Сулим с казаками из оврага, к тропе подошли. Я с ними был. Сказал мне Сулим, — "Тут оставайтесь. Ховайтесь добре. Без моего наказа не высовываться". В овраге том, батьку, двадцать человек не сховаешь. Сам можешь посмотреть, вон там он. Подъедет татарин, заглянет и конец нам всем. Поэтому сховал я хлопцев, возле оврага, за деревьями. Добре сховал. Сотня татар прошла, никого не заметила. А как начал Сулим стрелы метать, так что, нам смотреть на то надо было? Раз атаман в бой вступил, значит и ватажка за ним. Ни слова, ни полслова твоего и Сулимового наказа я не порушил.

— Ты, Богдан, дурня из себя не строй. Никто в то уже не поверит. Сам добре знаешь, что самовольничал в походе. За это кара одна — голова с плеч. Будь тут только твоя вина, покатилась бы сейчас твоя буйная головушка и кончился бы твой род не начавшись. Помни о том, когда в следующий поход пойдем. А на сей раз останешься без добычи и получишь десять нагаек.

— Понял, батьку. Спаси тебя Бог, батьку, за твою доброту и науку. Сколько жить буду, помнить буду и детям своим твою науку передам.

— Ты блазня (шута) из себя не строй. А то я и добавить могу, и двадцать, и тридцать нагаек. Иди с глаз моих, пакуй добычу, вертаться пора.

Когда я отошел, атаман начал что-то в полголоса вычитывать Сулиму. Впрочем, что именно, догадаться было нетрудно. Он его атаманом над двадцатью пятью душами поставил, а не старшим дозорцем. Иван Товстый, приехавший с атаманом, сочувственно хлопнул меня по плечу и рассказал, как у них дело было.

Десяток казаков атаман поставил после выезда с балки. Их задача была убрать передний дозор, после того, как казаки повалят деревья. Остальные рассредоточились на последних двухстах метрах тропы, от одинокого поваленного дерева до выезда из балки по обе сторон дороги. Вместе с прибывшими, под рукой у атамана осталось больше шестидесяти человек, из них больше пятидесяти прятались в самой балке.

Передний дозор татар наткнулся на поваленное дерево и где-то час прокладывал параллельную тропу. Где расположились основные силы татар, чем они занимались, никто не знал. После того, как они прорубили дорогу и тронулись к выезду с балки, показалось еще десять всадников едущих следом. Пока они пробирались возле поваленного дерева, передний дозор уже подъезжал к выезду. Никто не успел подать знак и передать казакам весть о втором дозоре. Поэтому, когда они показались на тропе вслед за передним дозором, казаки обрушили деревья. И передний дозор, и следующий десяток сразу же посекли стрелами, практически без потерь, только одного казака клюнула стрела, пробив кольчугу на плече. Но больше никто в балку не полез. Вернулись посланные в разведку дозорцы и доложили, что татары ускакали обратно. Тогда атаман взял Ивана с двумя казаками и поехал искать наш отряд.

— Ты все верно сделал, Богдан. Но так часто в жизни бывает. Сделаешь по правде, а закон казацкий порушишь. Потому и судят казаки всегда по правде, а не по закону. Правду, ее сердцем понимаешь, нет такого закона, чтоб о том словами сказать можно было и другим передать.

— Ага, по правде. По правде меня похвалить надо, а не десять нагаек всыпать.

— Так это кто как ее понимает, правду… по мне, так и двадцать нагаек тебе мало, а атаман всего десять назначил.

— За что?

— За то, что ты молодой, дурной петух! Не понимаешь, что это чудо! Рассказали бы мне такое, ни в жизни бы не поверил! Двадцать шмаркачей (сопляков) лежало, мимо них татарская сотня ехала и ни у одного рука не дрогнула раньше чем надо стрелу пустить, никто не обосрался и не убежал. А подумай головой своей пустой, что бы было, если бы хоть один смалодушничал! Кровью бы все умылись и не сносить тебе головы! Мал ты еще о правде толковать. Не дорос. Готовься, буду батьку просить, чтоб мне доверил тебе нагаек отсыпать!