Древних рукописейБиблии, восходящих к IV веку и сохранившихся до сих пор, очень мало, в них множество разнообразных ошибок и пропусков, и проблема критического восстановления оригинального текста пока не решена и может быть решена лишь относительно по причине отсутствия оригиналов произведений апостолов.

Древнейшие и самые важные рукописи, написанные унциальными буквами, — это Синайская (впервые обнаруженная Тишендорфом в 1859 г. и опубликованная в 1862 г.), Ватиканская (в Риме, неполная) и Александрийская (в Лондоне); также сильно пострадавший кодекс Ефрема Сирина в Париже и неполный Кембриджский кодекс. Из этих и немногих других унциальных кодексов мы в основном и берем самый древний текст Библии. Второстепенные источники — это цитаты у отцов церкви, древнейшие переводы, такие как сирийская Пешитта и латинская Вульгата, и более поздние рукописи [1300] .

Вера, которая основана не на букве, а на живом духе христианства, не может быть введена в заблуждение недостатками рукописей древних и новых переводов Библии — они лишь побуждают ее к новым, более глубоким исследованиям.

Распространение церкви среди всех народов Римской империи и даже среди варваров на ее границах сделало необходимым переводПисания на разные языки. Самым важным из этих переводов и самым используемым стала латинская Вульгата,выполненная Иеронимом на основании более древней Италы,а позже, несмотря на многочисленные ошибки, поставленная Римской церковью на один уровень с оригиналом. Отцы церкви очень редко были знакомы с еврейским языком; Септуагинты считалось достаточно, и даже знание греческого встречалось в Латинской церкви все реже после вторжений варваров и раскола с Востоком, так что Библия на языках оригинала стала тайной за семью печатями и оставалась таковой вплоть до пробуждения учености в XV веке.

В толкованииПисания высоко ценилась система аллегорического разъяснения и импозиции (дополнения), которая часто доходила до самых произвольных домыслов, особенно в Александрийской школе, к которой относились величайшие теоретики–богословы никейской эпохи. Этой системе противостояла Антиохийская школа, основанная Лукианом (ум. в 311), представителями которой были Диодор из Тарса, Феодор Мопсвестийский, а особенно Иоанн Златоуст и Феодорит. Они были сторонниками более здравого грамматического и исторического толкования и проводили четкое разграничение между человеческим и божественным в Писании. Поэтому Феодор навлек на себя подозрение, а потом и осуждение Греческой церкви.

Среди латинских отцов церкви наблюдается похожая разница между методами толкования Писания — достаточно сравнить глубокие и живые воззрения Августина с грамматическо–археологической ученостью и догматической поверхностностью Иеронима.

2. Священное Писание признавалось всеми как высший авторитет и непогрешимое правило веры. Но так как Писание истолковывалось по–разному и еретики также опирались на него для подтверждения своих мнений, то отцы церкви рассматриваемого нами периода, подобно Иринею и Тертуллиану до них, обращались не только к Писанию, но и к Преданию, дошедшему до них от апостолов через непрерывную цепь епископов. Вместе с преданием Писание составляло священный закон; в нем сочетались мудрость и благочестие католической церкви, органичного тела верующих, и оно судило об истинном смысле закона. Для того чтобы понять Библию, надо ее объяснить либо частным образом, либо на основании всеобщей христианской веры.

В строгом смысле слова единственный непогрешимый толкователь Писания — Святой Дух, его Автор. Но считается, что Святой Дух посылается только ортодоксальной церкви, а не еретическим и схизматическим сектам и что Он выражает Свое мнение самым ясным и авторитетным образом через собрание ортодоксальных епископов и вселенские соборы. «Еретики, — говорит Иларий, — все цитируют Писание, но не понимают его смысла, ибо те, кто вне церкви, не могут понять слово Божье». Еретики думают, что следуют Писанию, в то время как на самом деле они следуют собственным заблуждениям, которые вкладывают в Писание, вместо того чтобы извлекать свои мнения из него.

Даже Августин, который из всех отцов церкви наиболее близок к евангельскому протестантизму, в данном вопросе выступает сторонником католического принципа в знаменитой максиме, обращенной против манихеев: «Я не поверил бы в Евангелие, если бы меня не принуждал к этому авторитет вселенской церкви». Но он сразу же добавляет: «Бог запрещает мне не верить в Евангелие» [1301] .

Но существуют разные предания, не говоря уже о разных пониманиях католического предания. Отсюда возникает потребность в критерии, который определял бы, какое предание истинно, а какое — ложно. Полупелагианин Викентий, монах и священник из монастыря на Лирине, Южная Галлия (ум. в 450) [1302] , о котором мало что известно помимо упоминаемого здесь факта, выдвинул принцип, ознаменовавший начало новой эпохи в решении данной проблемы и с тех пор остававшийся стандартным для Римской церкви: мы должны придерживаться того, «во что верили везде, всегдаи все» [1303] .

Здесь мы имеем трехчастный тест на церковную ортодоксию: католичность места, времени и количества, или всеобщее распространение, древность учения и общее с ним согласие [1304] ; иначе говоря, положение веры должно прослеживаться до апостольской эпохи, присутствовать во всех христианских странах и среди всех верующих. Но этот принцип может быть применен только к нескольким основополагающим положениям религии откровения и ни к одной из специфически римских догм, а также, чтобы разумно его применять, следует говорить не обо «всех верующих», а о большинстве. В том, что касается consensus omnium,собственно включающем в себя два остальных принципа, сам Викентий проводит некоторое ограничение, говоря, что речь идет о большинстве священников [1305] .К голосу народа ни он, ни римская система вообще в вопросах веры не прислушивались. Однако по поводу некоторых важных учений не существует даже consensus patrum,— например, по поводу учений о свободе воли, предопределении, искуплении. Некоторая свобода частного мнения обязательна для развития мысли и предшествует формированию всех положений веры в церкви. Даже Викентий ясно говорит о постепенном познании истины церковью, хотя, конечно, новые шаги не противоречат прежним, подобно тому как человек или дерево остаются прежними, только проходят через разные этапы развития [1306] .

Викентий проявляет в своем труде совершенно католический дух и тенденции, у него нет ни малейшего представления о свободном протестантском изучении Писания. С другой стороны, он нетерпимо относится к новым учениям. Он хотел бы превратить предание не в независимый источник познания и правило веры, стоящее бок о бок со Священным Писанием, но только в средство правильного толкования Писания, препятствующее еретическим злоупотреблениям. Критерий древности учения, на котором он настаивает, предполагает апостольское происхождение, то есть соответствие духу и сути Нового Завета. Церковь, говорит он, охраняет то, что ей доверено, она ничего не изменяет, не убавляет и не прибавляет. Ее единственная задача — придавать форму, укреплять и хранить древнее. Новшества — дело еретиков, а не ортодоксальных верующих. Канон Писания полон и более чем достаточен [1307] . Но, так как еретики тоже ссылаются на него, для истолкования необходимо прибегать в авторитету церкви, и здесь мы должны следовать принципам всеобщности, древности и согласия [1308] . В обычае католиков, говорит он в том же труде, доказывать истинность веры двумя способами: во–первых, опираясь на авторитет Священного Писания, во–вторых — на предание католической церкви; не потому, что одного канона недостаточно, но потому, что существует много разных толкований и искажений смысла Писания [1309] .