Именно эту последнюю фразу он написал ночью, когда еще не спала жара: «А может, она была не одна?» Она, эта фраза, и красовалась сейчас перед ним на экране — крупным шрифтом, посреди протокола допроса Андреа Мальтцер.

Двое полицейских день и ночь работали с компьютерной базой данных — искали таинственный «форд-эскорт» в определенном им, Винтером, регионе. Начали с регистрационных номеров, начинающихся на «Н». И здесь стопроцентной уверенности не было, но с чего-то же надо начинать. Или это просто… самоуспокоение? Безымянная Хелена… Никуда они не сдвинутся, пока не станет известно, кто она. Он это знал точно. Знали и другие.

Он вышел в кухню и поставил воду.

Насыпал заварки в чайник и сунул в тостер два ломтя черствого хлеба — он и купил его черствым накануне вечером. Надо бы надеть штаны и сходить в пекарню на той стороне парка. «И почему бы мне так и не поступить? Сегодня — не вчера, сегодня я в форме…»

Сказано — сделано: натянул шорты, рубаху, бросил халат на постель и вышел на улицу.

Свежий хлеб с маком и бриош. Он шагал по мокрому газону парка, в сандалиях на босу ногу, наслаждаясь приятной влажной прохладой. Дождь даже не шел — медленно, сплошной пеленой, опускался на землю. Винтер наслаждался неизвестно откуда взявшимися, почти забытыми запахами мокрой травы и невидимых цветов. Промытая дождем площадь выглядела совершенно иначе: она уже не была огненно-белой, как вчера, а заиграла мягкими, размытыми красками. Не узнать.

Не чай, а кофе с молоком. Выжал три апельсина. Сварил вкрутую яйцо, очистил, разрезал пополам и посыпал черным перцем. Теплый хлеб с маслом и черешневым вареньем… вторая чашка кофе, и вот он уже готов к новым подвигам.

Эстер Бергман осторожно высунула руку из окна. Дождь приятно щекотал ладонь. Ей показалось, что на улице темно. Солнца нет — и сразу темно.

Она не выходила из квартиры уже несколько дней. Пришла тогда из магазина и почувствовала слабость — ноги сделались словно ватные. Легла и уснула, а когда проснулась, было уже темно. С трудом заставила себя встать и раздеться. Наутро собиралась пойти в эту жилищную контору, или как ее там называют, но так и не собралась — не было сил, хотя девочка по-прежнему не выходила из головы. Днем пришли из социальной службы — эта новенькая, она даже имени ее не знала, рыскала по дому, делая вид, будто убирается. Убралась, называется, — как все было до нее, так и осталось. Посуду, правда, помыла — кружку и две тарелки. А иногда моет уже перемытую — думает, я не вижу. Хочет показать, что я уже ни на что не гожусь. Слава Богу, жизнь прожила и себя содержала в порядке, да и Эльмера в придачу.

— Шо делашь? — спросила она, притворяясь совсем старой и бессильной.

— Прибираю немного у нашей Эстер, — ответила та.

За дурочку, что ли, она меня считает. Что ж… как есть, так есть. Стариков никто не слушает.

— Скоро мы покушаем, — сказала новенькая.

Что за слово дурацкое — «покушаем»… и почему «мы»? Она же не собирается со мной есть?

— Поди-ка, деушка, поблизее. — Эстер нарочито по-старушечьи помахала ей рукой. Она как-то навещала подругу, та-то уже вообще ничего не помнила и вот так махала рукой, сама не зная, кому и зачем. Новенькая нависла над ее постелью. Она, может, и добрая девушка, а все же не семья. Об этом и думать не надо… Оттого, что она думает, семья не появится. Сколько ни думай. Подруга у нее есть. Подруга — тоже неплохо. Хотя… когда Эстер была у нее последний раз, та ее не вспомнила. «Знала я когда-то одну Эстер… А ты ее помнишь?» И глаза были такие… Не важно. У нее есть подруга, а у той есть она, Эстер. И все. Не важно, что у нее творится в голове. Подруга есть подруга.

— Иде ты таперь, деушка?

— Я тут, Эстер… Что это с тобой нынче? Где ты витаешь?

— Дак спроси у кого… была гдей-то здеся, в постели…

— Жар у тебя, что ли… — Девушка положила ей ладонь на лоб.

— Наложение рук… полезно и приятно… — пробормотала Эстер.

— Чашку чаю?

— Спроси у кого… кто ее знает, старую клячу… чаю ей или чего…

— У Эстер нынче веселое настроение.

— Кофий она хочет, Эстер-то, не чай, а кофий… — Эстер надоело имитировать деревенский диалект, подслушанный в фильме по повести Астрид Линдгрен, и она перешла на обычный тон: — Знаешь, лежу я и все время думаю об одной вещи.

— Какой вещи?

— Ты обращаешь внимание, кто живет здесь у нас во дворе?

— В каком смысле?

— В каком смысле… в таком и смысле. Вы же все работаете со стариками… ходите по домам.

— Эстер хочет спросить, помним ли мы наших клиен… ну, тех, кого мы навещаем? Ясное дело. Конечно, помним.

— Нет-нет… я не про то. Других… ну, тех, кто здесь живет.

— Другие?

— Ну да… дети. Дети с мамами.

— Вот Эстер про кого… Не знаю… даже не знаю, что сказать… Нет, не думаю…

— Что ж… на нет и суда нет.

— А Эстер имеет в виду кого-то…

— Да ладно… проехали.

Что она все время повторяет — Эстер да Эстер… У нее даже голова заболела слушать свое имя.

— В общем… тут была маленькая девчушка. Рыженькая такая. Она все сидела вон там, — показала она за окно. — И мать… Куда-то они пропали.

— Эстер их уже не видит?

— Эстер их уже давно не видит.

— Рыжая девочка? А сколько лет?

— Маленькая… лет пять. Может, шесть. Нет, наверное, пять.

Девушка задумалась. Или сделала вид, будто задумалась. От нее пахло табаком. Наверное, соображает, под каким предлогом выйти покурить.

— И мама ее тоже курила…

— Что сказала Эстер?

— Я сказала, мать этой рыженькой тоже курила… Если это, конечно, ее мать.

— А как она выглядела? Мать?

— Светловолосая… а как выглядела… Как все молодые выглядят нынче.

— А она молодая?

— Для меня теперь все молодые.

Девушка улыбнулась и снова задумалась. Или притворилась.