Жилая застройка Левобережья с высоты птичьего полёта напоминала щепоть подсолнечной шелухи, небрежно брошенной возле грязной нитки насыпи. Наспех сколоченные бараки давали приют рабочему скоту, в продуктовых лавочках быдло затоваривалось в кредит нехитрой снедью поверх пайка, а в кабаке могло прогулять личные вещи или нализаться под запись, но тогда не более четверти литра на рыло. Все постройки были одноэтажные, но уже косые, только бараки срубили длинными, а кабаки квадратными, и возле них слякоть обильно усеивали зубы, черепки и прочие отходы жизнедеятельности активной части трудового класса.

Щавель, Жёлудь и Филипп вошли под чадные своды, отыскали загаженный, но свободный стол посерёдке. Бард поймал за фартук полового, рыжего парня с круглым лицом и узенькими быстрыми глазками, приказал прибрать.

— Кипяточек брать будете? — шустро осведомился парень, сгребая в подол объедки засаленным рукавом.

— Жрать давай! — включил певческий баритон Филипп, от которого башка полового нырнула в плечи. — Выпить принеси. Что у вас есть хорошего?

— Перцовочка донецкая, — протораторил половой. — Деньги покажите.

Помедлив, Щавель выложил на стол горсть медяков, среди которых поблескивали серебряные монеты. Оценив состоятельность клиентов как умеренно среднюю, что полностью соответствовало их поношенной дорожной снаряге и варварскому обличию, половой принял заказ и понёсся на кухню, разгрузив подол в ящик у стены.

Пока готовилась еда, половой принёс бутылку прозрачного стекла, в которой плавал стручок красного перца. Донецкая перцовка на удивление легко проскользнула по пищеводу, оставив во рту жгучий привкус, а в животе разведя пожар, от которого захотелось неистово жрать. Следом половой притаранил миску солёных огурцов и тарелку с ломтями чёрного хлеба, оказавшиеся весьма кстати. Опрокинули ещё по одной, Филипп рассупонил сидор, вытянул на колени гусли, тронул струны, наладил колки.

— Поведаю вам историю, о храбрые мужи, об ораторе с красным галстуком. Спою балладу о Павлике Матросове, который был зачат кулаком и кулаком же был убит. Он прославился тем, что закрыл амбразуру вражеского дота телом своего отца и, представ перед судом, свидетельствовал против всех. О смелом герое хочу рассказать вам! Обличал он прилюдно, и дерзко срывал он покровы. По красному галстуку в нём распознали манагера и тайно, коварно убили. Немало добра натворил он бесстыдно, за что и был прозван в державном народе Нахальным.

Бард нагло откинулся на скамье, перебирая струны, пока на его плечо не легла корявая рука с чёрными потрескавшимися ногтями.

— Ты кого своим поганым ртом мараешь?

Позади Филиппа стоял щуплый молодой человек, то ли рано одряхлевший парень, то ли неповзрослевший мужичок. На узком костистом лице, буром от загара и грязи, сверкали невротическим блеском глаза. Незнакомец был одет в самую настоящую шинель, из толстого серого сукна, с жестяными пуговицами со звездой, без погон, однако самую настоящую. Конечно, не допиндецовую, а новодел, но суть от этого не менялась.

— Чё, порванный шаблон болит? — не испугался бард, тряхнув плечом, чтобы сбросить руку, но парень вцепился, будто клещами.

— Шо ты, сволочь? Щас я тебе поправлю шаблон! — Кулачок взлетел, но не опустился.

— Остынь, — осадил Щавель. — Тебе Нахальный — брат родной? На манагера ты не похож, так зачем за него впрягаешься?

— Я не за Нахального. — Аскетичный борец без возраста потупился под прицельным взглядом старого лучника. — Я думал, вы за меня гутарите. Ну, шо ты на меня вылупился?

— Могу залупиться, но тогда не обессудь, — загасил в зародыше хилый наезд незнакомца Щавель. — Давно шинели не видел. Всё Москву по Большому кольцу обходим, а тут сподобился посетить Первопрестольную. Присаживайся, выпей с нами.

Последние слова, произнесённые уже не ледяным, а просто холодным тоном с некоторым вызовом, оказали поистине волшебное действие.

— Даром не надо твоих подачек, — огрызнулся незнакомец и тут же плюхнул зад на табурет. — Есть чистая кружка? Половой! Половой… урод!

Пока рыжий парень бежал со стаканом, доходяга в шинели развёл кипучую деятельность.

— Меня Павка зовут, — объявил он и, едва дослушав представления новых собутыльников, схватил перцовку. — Донецкая! Родная, факт! Я со Шепетовки родом, а в Москву понаехал по разнарядке. По актировке, врачей путёвке. Мне Комсомол путёвку выписал, двигай, говорит, в Москву учиться, а кулаков раскулачивать у нас молодая смена подросла, факт.

Половой возник у стола, как чёрт из табакерки, с убойным ганджем.