Шрифт:
«Не могли бедолаги даже отбиться от врага — нечем было, — оружие из обоза поленились взять, — сплюнул зло воевода. — А что с того, если бы и взяли?» — подумал он с горечью. Оружия, которое сейчас пришлось бы как нельзя кстати, нигде видно не было, воевода нагнулся и оторвал от земли примерзшую рыбину, увидел рядом другую, прихватил и ее.
— Пригодится! — сказал он и, подобрав с мерзлого песка еще несколько рыбин, сунул в брошенный кем-то из незадачливых рыбаков кожаный мешок, туда же запихнул ледяной ком, в который превратилась кольчужная рубаха князя, свою кольчугу воевода натянул поверх сермяжной рубахи.
Князь, наверное, мечтал о костре, ежился от холода в надетой на голое тело свите, голова его блестела от мелких сосулек, слепивших мокрые волосы, и, оглядев его, воевода едва не прослезился.
— Экий я недотепа, про шапку-то забыл! — пробурчал он себе под нос и, быстро овладев собой, стряхнул льдинки с головы Михаила, взъерошил его густые волосы и протянул ему свою войлочную шапку, которую надевал под шелом, отправленный тут же в мешок с рыбой. — Поспешим! В дороге согреемся! — прикрикнул Егор Тимофеевич на отрока, чтобы вывести того из какого-то оцепенения и, главное, самому окончательно не поддаться жалости.
Они и вправду вскоре согрелись, даже вспотели от быстрой ходьбы. Переправа на другой берег Сити заняла немного времени, хоть путникам и пришлось обходить видневшиеся на льду темные пятна, которые казались воеводе опасными. Вскарабкавшись по откосу, они пошли дальше, туда, где вдали темнел лес. Идти стало тяжелее: колени у воеводы нещадно болели, тонкая ледяная корочка под тяжестью людей с хрустом ломалась, их ноги проваливались в глубокий снег, а белое поле, которое предстояло преодолеть, казалось бесконечным.
Отойдя на почтительное расстояние от берега, они оглянулись, чтобы бросить последний взгляд на страшное место, где сложили свои головы тысячи русских витязей.
Издали были видны яркие точки костров, а на том месте, где утром стояла дружина великого князя, вздымались высокие языки пламени, они достигали неба, окрашивая его в багряно–желтые тона. Оттуда доносились непривычные русскому уху гулкие удары.
Слабые светлые точки двигались и вдоль берега Сити — это особо жадные до добычи, не дожидаясь утра, с факелами разыскивали среди мертвых тел то, чем бы можно поживиться. Никто из них, к счастью для беглецов, не решался далеко уходить от места стоянки и в темноте переправляться по льду через неведомую реку.
Путники прошли уже саженей пятьсот, когда увидели, как в стороне за кустами шевельнулось что-то большое. Воевода потянулся к сапогу, где был спрятан нож — теперь единственное на двоих оружие, — но, приглядевшись, вздохнул облегченно: из-за кустов вышел конь.
— Иди сюда, милок, — позвал его тихо воевода, и конь послушно приблизился к людям. — Надо ж, под седлом! — обрадованно проговорил Егор Тимофеевич, повернувшись к спутнику, но тот, уставший без меры, лишь молча кивнул. — Ишь, какой молодец! Не захотел в полон к поганым идти, — приговаривал воевода, поглаживая коня по шее и беря повод. — Мы то, чай, свои, не обидим! Ты уж нам помоги, милок, — шептал он на ухо коню.
Осмотрев свою находку со всех сторон, воевода не заметил никаких ранений, но зато был несказанно рад, увидев притороченный к седлу заботливо сложенный меховой полог. Он оказался как нельзя кстати.
Хоть был Егор Тимофеевич силен и вынослив, но и он уже стал ощущать мороз, который становился все сильнее. Усталость начала одолевать и его, что уж говорить о Михаиле. Он, правда, вытянулся, ростом мог сравняться с иным зрелым мужчиной, да и сильная рука его крепко держала меч, но все-таки был он еще безусым отроком и порой выглядел неуклюжим и неловким. А сегодня молодой князь выдержал и тяжелый бой, и купание в ледяной воде, а теперь едва передвигал ноги.
Воевода быстро отвязал полог, а когда встряхнул его, на снег выкатился холщовый мешочек. В нем оказались сухари.
Целый мешок золота и самоцветных каменьев не вызвал бы сейчас столько радости, сколько принесли несколько горстей сухарей, припрятанных предусмотрительным ратником. Воевода оживился, движения его стали точными и ловкими. Вытащив из-за голенища нож, он отрезал от полога два угла, заставил Михаила разуться и обмотал холодные ноги кусками овчины. Покончив с этим занятием, воевода помог отроку усесться на коня и, набросив ему на плечи полог, с нескрываемым удовольствием запустил руку в мешок, достал два сухаря, протянул один князю.
Конь, все это время безучастно наблюдавший за действиями людей, неожиданно встрепенулся, изогнул шею, шумно втянул ноздрями воздух.
— Ох, голова моя дырявая! О надежде-то нашей, о друге новом я и забыл, — заохал воевода, поднес второй сухарь к конской морде и замер, наблюдая за тем, как осторожно конь прикоснулся к его руке, взял теплыми влажными губами сухарь и стал жевать, не торопясь, будто перемалывал крепкими зубами целый каравай.
Оторвав взгляд от этого завораживающего действа, Егор Тимофеевич взгромоздился в седло. Михаил прижался к металлу кольчуги, накинул на плечи воеводы край мехового полога. Слегка натянув поводья, воевода негромко сказал «Ну!», и конь с двумя измученными седоками осторожным шагом двинулся в путь.