Шрифт:
— Ишь, расщедрились! Слугам бесовским последнее отдают! — негодовал злопыхатель, но никто его не слушал.
Еще раз князь приветственно взмахнул рукой и в окружении гридей направился в сторону посада.
Зеваки мгновенно расступились перед всадниками, а потом так же быстро сомкнулись. Воспользовавшись тем, что плотно спрессованная людская масса на короткое время пришла в движение, выбрались из толпы и Мария с братом. Илье очень не хотелось уходить с торга, но их с сестрой заждалась мать, которая, как он знал, наверняка тревожится из-за того, что дети так долго не возвращаются.
Сестра едва ли ни бегом пустилась к дому, не глядела по сторонам, то и дело натыкалась на прохожих. С трудом поспевая за ней, Илья тем не менее углядел, как на соседней улочке мелькнул небольшой княжеский отряд, направлявшийся в сторону городских ворот.
— А князь уж, видать, нагулялся, — сказал мальчик деловито.
— Почему это ты так решил? — спросила Мария, неожиданно остановившись посреди дороги.
— Да–к я сам видел, — ответил тот, не понимая, почему его известие произвело на сестру такое впечатление, но довольный тем, что можно немного передохнуть.
— А что ж я этого не увидала? — удивилась сестра.
— Ты ж сломя голову бежишь, будто на пожар, — заметил брат.
— Может, ты обознался? — не унималась девушка. — Где ты мог князя увидеть?
— Ты мимо проулка меня тащила, я тогда его и усмотрел. У меня глаз зоркий! Мне о том не раз отец говорил, — похвастался Илья и шмыгнул носом.
— Ясное дело, зоркий, — как-то задумчиво проговорила сестра и неспешно побрела к дому.
Теперь Илья, мог поделиться с ней своими впечатлениями о зрелище, увиденном на торге, но сестра на все его восторги ничего не говорила, лишь изредка равнодушно кивала. В конце концов, подумав, что сестре уже не раз за свою долгую жизнь довелось наблюдать медвежье представление и потому ей неинтересно слушать его, мальчик обиженно замолчал. Он решил, что лучше расскажет обо всем матери с бабушкой и своим друзьям, соседским мальчишкам. Уж они наверняка позавидуют выпавшей на его долю удаче.
Михаил Ярославич, немного проехавшись по пocaду, сделал неутешительный для себя вывод о том, что сегодня ему нечего надеяться на новую встречу с темноокой красавицей. Кроме того, по улочкам, заполненными людьми, ему не удастся пронестись на всем скаку, почувствовать, как тело охватывает упругий ветер, который словно наполняет его новыми силами и уносит прочь тяжелые думы.
С некоторым сожалением князь повернул коня к городским воротам и поспешил к своим палатам, обдумывая по пути, чем занять остаток дня. Он все никак не мог решить: то ли вызвать воеводу с отчетом, то ли самому отправиться в пыточную избу и посмотреть, как там идет дело. Так ничего и не решив, он проехал мимо стражников, которые охраняли ворота, смотревшие в сторону бора, и, хлестнув коня, понесся к своим палатам.
Воевода словно угадал желание князя, и не успел Михаил Ярославич осадить своего коня у крыльца, как услышал позади знакомый голос.
— Княже, найдешь ли нужным выслушать меня теперь, али мне попозже вместе со всеми прийти? — спросил воевода.
— Давай-ка заходи, Егор Тимофеевич, поговорим, — ответил князь и стал легко подниматься по лестнице.
Через некоторое время, удобно расположившись в теплой, освещенной заходящим солнцем горнице, князь и воевода повели долгий разговор. Из него московскому правителю стало известно то, о чем он даже и подумать не мог, и что со времени его возвращения город никак не удавалось рассказать воеводе.
Оказалось, что в отсутствие князя к Егору Тимофеевичу заявился один из бояр, утверждавший, что сильно обижен посадником. Лука Хрущ, как звали боярина, рассказал, что выстроил в Москве дом, когда прибыл в город с сыном великого князя Юрия Всеволодовича Владимиром. После ухода ордынцев, оставивших пепелища на месте цветущих городов и весей, боярин не сразу смог вернуться в Москву, а когда ему удалось это сделать, то усадьбы своей не нашел. Однако на том самом месте, где когда-то стоял его дом, за крепкой оградой высились чужие хоромы.
— Это когда ж он успел отстроиться? — удивленно поднял бровь Михаил Ярославич. — Известно ведь, что Владимир совсем недолго в городе усидел.
— Да уж, это верно. На свою погибель Юрьич здесь оказался, — сказал воевода и тяжело вздохнул, вспомнив о судьбе молодого князя.
После разгрома Москвы средний сын великого князя был захвачен татарами, которые отвезли пленного под стены окруженного стольного города и показывали измученного князя осажденным защитникам Владимира. Затем, когда Бату–хан город взял, молодой князь был убит, разделив участь своей матери, великой княгини Агафьи Всеволодовны, сестры Феодоры и братьев Всеволода и Мстислава.
— Чем Москва-то перед ним провинилась? — ответил Михаил Ярославич запальчиво, и воеводе почудилась в этих словах и в том, как они были сказаны, обида за город, ставший для князя своим. — Можно подумать, тот, кто на пути полчищ Батыевых оказался, уйти мог, — продолжил князь. — Тогда уж и стольный град Владимир больше Москвы захудалой виновен, ведь там все Юрьичи головы сложили! Сыновьям великого князя, которых оставил он для защиты своей столицы и всей княжьей семьи, не помог ни знатный воевода Петр Ослядякович, ни молитвы епископа Феофана. Видать, не с должным рвением клал он поклоны пред ликами святыми, что не были услышаны его молитвы. Да и Всеволода Господь, видно, разума лишил, если удумал он на поклон к хану с дарами из-за стен крепких выйти.