Неизвестно
Шрифт:
— Вот теперь и разговор пойдет как по маслу. Ну что? По маленькой! — налил в хрустальные рюмки. — Первая — за встречу! Хороший напиток, когда в Польше первый раз попробовал, сказал, что на другой не променяю, даже на коньяк. Нет, в Польше виски не очень жалуют, там водка «Выборова» и все, а мне понравилось. Легло на душу. Так, между первой и второй, как говорят в народе, чтобы и пуля не просвистела. Ты ешь, ешь, — и подсовывал поближе тарелки с закуской, радостный и довольный своей щедростью. — В Ташкенте виски пьют, или о нем и не слышали? Как их там, калмыки, узбеки, таджики, чем они угощают? У них свое, у нас — свое! Я так понимаю, тебя сюда не радость привела? Хотя чего спрашиваю, на твоем лице написано! Будешь еще? Не брезгуй! Школу ведь одну заканчивали, по одним улицам бегали, под одним дождем мокли. Я понимаю, у тебя в армии авторитет, писали про это, а для меня ты свой, просто Колька с Залома. Ты не обижайся.
Рымашевский говорил и говорил. Самодовольство сквозило в каждом его движении, начиная с поднятия налитой рюмки до нанизывания на вилку куска сухой колбасы. Он в родной деревне уже причислил себя к категории тех, кого слушают, чье мнение главное, а остальные или должны выслушивать, или убираться восвояси. И я был для него интересен как человек, который и понятия не имеет о возможностях, какими обладал хозяин, и главное, чтобы человек почувствовал, понял, восхитился им и. позавидовал. Мое равнодушие его только распаляло, даже слегка злило.
— Что, не идет? — и предложил: — У меня еще один интересный напиток есть. Давай испробуем! Вера-а-а!
На его требовательный зов Вера появилась, как по мановению волшебной палочки. Подбежала, обняла, погладила по рыжим волосам:
— А я слышала, ты приехал, да мы с тетей Марией как раз фотографии, которые ты из Франции привез, рассматривали. Дай буську, дорогой!
Он подставил щеку, она вкусно чмокнула:
— Что тебе, дорогой?
— Принеси из серванта ту, которую мне в Париже один знакомый француз подарил! Дорогая, зараза!
Я протестующее поднял руку, и в моем жесте он быстро уловил, что принесенная бутылка не должна откупориваться, вяло согласился:
— Если гость против, так за ворот лить не будем. Ладно, иди.
Вера, круглолицая, полненькая, крепенькая, похожая на колобок, увенчанный толстой косой светлых волос, облегченно вздохнув, быстренько, как и явилась, исчезла. Рымашевский пошел переодеваться, а я стал снова названивать по телефону, но попытки оказались тщетными. Он вернулся в прихожую в старенькой выгоревшей рубашонке, старых брюках, в старых шлепанцах. Налил себе стопку:
— Как умные люди говорят: «Бойся первой чарки». Да ладно, из чужого рта не забираю. Тебя что, не хотят слушать? И меня когда-то не хотели. — Он вертел в сильных пальцах пустую рюмку, аккуратно протирая о толстую льняную скатерть. — Да, не хотели. Я для них просто червяк. Так к своей власти привыкли. Самое страшное, когда человек привыкает к власти. Это уже не человек. Бывало, к кому в том же райисполкоме не подойду, руками отмахивались, а теперь. Да что говорить, были негодяи, негодяями и остались. Одно слово, позолоти ручку, и все! Позолотил, и все проблемы сняты. Так присосались, хуже пиявок.
— Отдирай!
— Одну отдерешь, а две новые на ее место. Моего деда такие со свету сжили. — Он замолчал, думая о чем-то своем. В прихожую заглянула мать:
— Ну что, сынок, все никак? Тогда пойдем, чего людям докучать? Если что,завтра.
Я поднялся, но он жестом дал понять, что разговор не окончен:
— Подожди, так что за проблемы?
— Спасибо за угощение, мои проблемы мне и решать.
— Во как!.. Отстал ты на диком Востоке, Колька с Залома, от жизни, отстал. Смотри, бросишься догонять, да будет поздно. Заходи, если чего, — и он пожал руку, словно ухватил ее клещами.
После обеда я собрался колоть дрова. Мать попросила:
— Перекинь, сынок, пару поленьев, пока дождя нет. Да завтра пару, глядишь, помалу и отоваришь их, а то ведь придется нанимать кого-нибудь.
Колка шла трудно. Если ольха поддавалась, то береза топор зажимала так, что не выдернуть, пришлось приспосабливать клин. Через полчаса начало ныть плечо, и я понял — этой работы мне хватит на все оставшиеся дни.
— А мы идем, смотрим, кто это здесь так мучается? — уже слегка навеселе подошли Антон с Иваном, колхозные механизаторы. Каждый со своим топором, видимо, уже побывали дома.
— У нас сейчас полная безработица: ни работы, ни солярки, ни запчастей, — поясняет Антон. — Председатель говорит, хлопцы, будьте дома, мне хлопот меньше. Идем, видим, человек мучается, решили, без нас пропадет. — Я понял: они надеялись на угощение, вид свидетельствовал, что им с утра что-то перепало, но мало. Их состояние вызвало тревогу: дрова колоть — не стакан подносить. Но моя тревога оказалась ложной. Антон с Иваном начали привычно и сноровисто махать топорами, да еще слегка подтрунивать надо мной: «Дрова на щепку не переводи, Николай Никитич..», «Во, это тебе не басмачей бить, бери поленце попроще, а нам оставляй сучковатые да комляки».