Широкоплечий, здоровенный Антон, поплевав в ладони, чтобы отполи­рованное отцами и дедами топорище случайно не выскользнуло из его могу­чих рук, брал силой: его топор с такой силой обрушивался на полено, что, казалось, не только полено, но земля расколется, как грецкий орех. И все это завершалось громким «га-ах!».

Маленький верткий Иван брал сноровкой. Он каждое полено осматривал, как бы и куда получше ударить, ставил поудобнее, и топор еще не успевал коснуться полена, как оно словно само распадалось на ровные части, и при­говаривал: «Наше вам тюк». Поленца у него не отлетали за полметра, как у Антона, а оставались лежать рядышком. После часа громкого гаканья Антон решил перекурить, а Иван все так же неутомимо и расчетливо тюкал.

Когда гора нарезанных поленьев почти вся перекочевала в поленницу и осталась самая малость, Иван обеспокоенно осведомился: «Никитич, как у тебя с горючим, чтобы в наши бензобаки залить?.. Пока остаток добьем, ты придумай что-нибудь для поднятия настроения безработных механизато­ров». Он добродушно смахнул пот со лба. Его с той же улыбкой поддержал Антон.

Пришлось идти и придумывать.

Мать быстренько накрыла на кухне стол, высказав свое предположение, что одной бутылкой здесь не обойдешься, спрятала за шкафчик еще одну. «Для них одной мало будет, я этих хлопцев хорошо знаю», — и начала выпро­важивать Анюту:

— Все, выспалась, теперь иди домой!

Растрепанная, мятая Анюта, увидев на столе бутылку, встрепенулась, начала упираться:

— Теточка Марусечка, я еще полежу, ну что вы меня гоните, как собаку, я же не мешаю. На дворе дождь, а вы гоните меня.

— Давно дождя нет, уже дело к вечеру, собирайся, собирайся.

— А что, гости какие будут или как?

— Ну, если так, пойду позову Петра, — пригрозила мать. И только после этого Анюта, с сожалением оглядев накрытый стол, бросила в мою сторону умоляющий взгляд, но, не найдя поддержки, дрожащей рукой долго открыва­ла и закрывала дверь.

Антон воспротивился идти в хату:

— Давай сюда, вот под навесом присядем. Зачем нам хата?

— Да как-то неудобно, — начал уговаривать я, — там мать все пристро­ила.

— Неудобно, когда ширинка очутилась сзади, — Антон начал из старых досок сооружать под навесом подобие стола.

— Да не пойдет он в хату, — подтвердил Иван, — уперся, как индюк. В хату надо через двор идти, а там Света увидит. Скандал будет, у него ведь свои дрова топора просят, так что, Никитич, неси сюда.

— Нет, хлопцы, не будем смешить людей.

— Их теперь насмешишь, — хихикнул Иван, — их уже так насмешили, что от смеха ажно скулы сводит. Ладно, в хату так в хату. Ты, Антон, давай пер­вым, да напрямую, под яблонями, а мы с Никитичем по двору, по-хозяйски.

Одной бутылки и впрямь оказалось мало. Глядя на пустые стаканы, Антон с Иваном сокрушенно вздыхали, намекали, что, мол, такая работа трудная, а оказалась низкооплачиваемая, и несказанно обрадовались, когда я из-за кухонного шкафчика достал еще одну.

— Я вам, Никитич, вот что скажу, — Иван аккуратненько наливал вначале Антону, а затем себе, — дело вовсе не в выпивке, а в уважении. Мы же могли пройти мимо? Могли! Да не прошли?!

— Естественно!

— Вот здесь корень самого большого уважения, как говорится, весь айс­берг, а наверху, — Иван показал на стакан, — наверху только видимая часть. Вот почему коммунистам под зад дали! Заслужили!

Потянувшийся за соленым огурцом Антон насторожился:

— Ты коммунистов не трогай!

— Вот, вот, — Иван насупился, — у него вечно не трогай. А ведь при коммунистах мы были рабами плановой экономики, рабами стандартного мышления, закрепощены в своих возможностях донельзя. Если пальто, так у всех одинаковое, если костюм, тоже. Над нами весь мир смеялся. Везде цензура, слово боялись сказать. Теперь у нас свое независимое государство! Свое! Трудности пройдут, наступят лучшие времена.

— Погоди, погоди, вот тебя раскрепостили, и что ты имеешь, — Антон грозно уставился на Ивана, — что, я тебя спрашиваю? Дырку от бублика! Его раскрепостили! Двое штанов надеваешь, чтобы голой задницей не светить, и это пару лет прошло, а дальше что, когда эти штаны сносишь?

— Допустим, двое надеваю по привычке, — оправдывался Иван, — в холодное время. Но суть не в том, сколько я штанов надеваю.

— А в том, заработаешь ли ты на них? — наседал Антон. — Теперь на такие штаны, как Рымашевский носит, надо полгода пахать, да и то не в нашем колхозе. При коммунистах я в санатории ездил, мои дети образование получи­ли. Страна была. Помнишь, как мы с тобою на день колхозника пели? — И Антон запел: — Широка страна моя родная, много в ней лесов, полей и рек, я другой такой страны не знаю, где так вольно дышит человек!