Из-за толстого шершавого ствола векового дуба вышел Петр, брат Мирьям. Черные волосы всклокочены, разноцветные радужки настороженно сузились.

– Топочите, как кони! За поприще слышно! – эллин скрылся за кустом дикого орешника. Дети шмыгнули следом.

Послышались голоса. Конское ржание эхом поскакало под кронами. Запахло варевом. Дети на четвереньках покрались среди высокого папоротника и терновника вокруг отвесной ложбины. На дне ложбины под откосом ходили солдаты, из яслей ели расседланные кони и развьюченные мулы. Горловину ложбины перегородили два поваленных дуба, оставляя проезд для двух всадников. В двух десятках локтей дети заметили дозорного в медном шлеме и с прямоугольным щитом. На поясе у него висел гладиус, короткий римский меч. «Для ближнего боя!» – шепнул Петр. По периметру откоса маячили еще двое дозорных.

– Римляне! – едва пошевелил губами Иааков. Петр отрицательно кивнул:

– Нет! Видишь, внизу солдат рубит кусты. Прислонил к дереву здоровенный серп. Это махейра. Отец говорит, такие мечи римляне не носят. И гляди, у ближнего часового на запястье двойная секира висит. Лаброс называется. Это точно не римская.

– Тихо! Услышит! – прошептала девочка. Солдат, смуглый и страшный, в панцире походил на гигантскую черепаху, вставшую на дыбы. Он покосился на шуршание в кустах, зевнул и отвернулся. Через мгновение дети, ломая кусты, улепетывали.

На тропинке они переводили дух и значительно переглядывались.

– Сегодня в деревне казнили смутьяна! – глотая слова, проговорил Петр. Он отер ладонью потное лицо. – Приколотили к кресту. Приказ четверовластника. Остальных на суд. Хотите, покажу!

Мирьям побледнела. Иааков потянул за локоть нового приятеля. Йехошуа и Мирьям переглянулись: остаться было страшнее, чем идти. И они отправились за мальчишками.

– Это Петр велел вас позвать, – сказала Мирьям. – Солдаты сегодня пойдут в город.

У края неба кривой саблей блестела река. Иааков и Петр уже скрылись за холмом.

– Я дальше не пойду! – сказала Мирьям.

– Тогда жди. Я вернусь.

Сухая трава колола стопы Йехошуа. В седловине холма что-то темнело. Иголки ужаса вонзились мальчику от пят до макушки. Все вокруг посерело, словно под пеплом.

Из-за покатого склона свежетесанный крест с потеками смолы и грубыми заусенцами от топора будто кренился и все не падал. На кресте обмяк обнаженный человек. Его запястья, прибитые к перекладине, черным налетом облепили мухи. Кровь на ранах запеклась и забурела. Чтобы сухожилья на запястьях не лопнули от тяжести тела, локти прихватили к перекладине бичевой. Кожа вулдырилась от солнечных ожогов на плечах и груди. Грязные космы закрывали лицо. Откуда-то доносился тоскливый вой.

– Когда его схватили, – услышал мальчик над ухом шепот, – он ранил двоих солдат кинжалом. Только десять человек повалили его на землю!

– Римляне! – сказал Иааков. – Прячься, а то прогонят.

Йехошуа присел за куст чертополоха.

Крест врыли у дороги. Милостью палачей смертник видел дол и волю.

У креста под тентом из полосатых солдатских плащей на копьях и дротиках маялись два служивых. Сидя на земле, они поочередно приложились к глиняной фляге. Подле них белели накидками три женщины и трое мужчин в головных платках. Одна плакальщица о чем-то просила сердитого солдата и показывала рукой на солнце.

Солдат подошел к кресту. Ноги распятого, связанные у лодыжек, были вывернуты выше колен: ему перебили бедренные кости. Йехошуа вздрогнул: человек приподнял подбородок. Его черные губы раздулись от жажды, глаза затекли на распухшем лице. Но он все еще жил! Солдат вынул меч, и ударил распятого под левый сосок. Несчастный дернулся и испустил дух. По внутренней части бедра потекла струйка. Мухи взвились, и тут же прилипли к свежей ране. Плакальщицы завыли. Солдат травой отер лезвие и вложил меч в ножны. Его товарищ уже собирал вещи. Мужчины опустили крест и принялись отвязывать тело. В деревне взвыла собака.

Дети пошли прочь.

Очнулся мальчик дома. Оранжевое солнце сползло к дальней крыше. Мирьям, расставив колени, молола зерно в каменной ступе: шабат шабатом, а домашние дела никто за нее не сделает,…если их делать тихонько, когда никто не видит.

– Где отец? – спросил мальчик.

– В собрании. Приходили от Пинхаса…

Йехошуа сделал несколько жадных глотков из ковша.

– Сюда идут солдаты! – выдохнул он и побежал к молитвенному дому.

Ветер уносил в пустыню соленые брызги прибоя. Альбатрос, недвижно балансируя на ветру, оглядел вечные пески, а за струйками дрожавшего воздуха – зеленые пятна оазисов, деревушку у реки на краю окоема, огромный город на побережье, и заскользил к морю.

Грузно ступая и шумно отдуваясь, Вителий Скавр, хлеботорговец и судовладелец, совершал утренний обход дома в пригороде Александрии.

Скавр растолкал домашних рабов. И те, почесываясь и ворча на хозяина, – неймется спозаранку! – разбрелись по закуткам до нового окрика. А Скавр поднялся на второй этаж к жене и дочерям.

Заря окрасила в розовое шелковую обивку стен и тюлевые пологи над перинными ложами девушек, а свежий бриз шевелил занавесы на широких окнах в перестиль, где над цветами уже колдовал молчаливый старый грек. От садовника пахло розами, и дочери Скавра любили его.