Бельков раздавил яблоко в пакете, – так бы он раздавил Аспинина! – не видя, швырнул и закричал от отчаяния таким же сволочам, как этот. Лишь увидев бледную от ужаса Алену, тянувшую его из церкви, Никита опомнился.

На скамейке в метро Алена плакала и повторяла: «Зачем?». От станции «Южная» Бельков позвонил Аркадию. Тот встретил их на остановке автобуса и велел Никите немедленно уехать из Москвы.

К Нине Александровне пришли двое с участковым. Рассказали, что натворил сын. Она соврала: путешествует. Затем позвонила в Вологду. Шмыгая носом, долго выговаривала сыну. «Тебя исключат из института! Посадят за хулиганство! Это все Аркадий и его сестра!»

Через день позвонил Ерофеев – «непаленый» телефон Никиты ему назвал Аркадий.

– Ты что Аркаше нагородил, дебил? – зло сказал Сергей. – Какая, блядь, группа! Ты нас всех подставишь со своей е…й…железякой! – Ерофеев испугался, что их разговор записывают, и не сказал «лимонка». – Из-за тебя ко мне по старому делу о драке приходили…

Никита положил трубку и заплакал от страха и обиды. Затем зло решил: если что, подорвать гранатой себя и «их». Кого «их» он точно не знал.

Утром Аспинину позвонил Полукаров: казалось, он говорил из соседней гостиной. Андрей делал зарядку в тренажерной комнате.

– Жилец не мешает? – спросил чиновник. – Не кипятитесь. Никто за вами не следит. Наш человек приезжал по делу к вашему соседу. Заглянул к вам. Вас не было. Что же ваш брат промолчал, что знаком с хулиганом?

– Вы нашли его?

– Зачем его искать? Это приятель сына вашего соседа. Священника местной церкви. На камерах наблюдения в храме видно, как ваш брат здоровается с парнем. А в вашем компьютере фото этого молодца с девицей. Тоже мне, Софья Перовская! – Полукаров помолчал. – Надо встретиться. Вы когда будете в Москве? Сегодня? М-м-угу. Сегодня у меня дела. Вы рукописи, кстати, собрали? Не затягивайте. Теперь они очень пригодятся. В следственном комитете Валерия подозревают в организации группы. Не хватало еще, чтобы юнцы были действительно связаны с радикальной шпаной! У нас, если зацепят, не отвяжутся: какую-нибудь статью придумают. Хотя бы за потраченное на человека время.

– Вам-то зачем выгораживать брата? – спросил Аспинин.

– Лучше, чтоб он сел за парнишку?

– В Дрездене вы целую теорию вывели…

– В Дрездене я был в отпуске, а в отпуске хочется мечтать. К тому же я, как и вы, не знал всех обстоятельств дела. Вам известно, что Аркадий знаком с убийцами паренька с рынка?

– Какого паренька?

– Все-то вам расскажи! – засмеялся Полукаров. – Не переживайте, он, к счастью, еще никого не убил. Ищите писульки. Потом подумаем, что с ними делать. Здесь ваш брат принесет пользы больше, чем за решеткой, или нет?

Днем Андрей передал Назаровой текст и позвонил по записанным ею телефонам.

Назавтра маленький, плотненький, стриженный бобриком, с узкими плечами и без шеи, писатель, – фамилию Андрей не запомнил, – ждал его на скамеечке у подъезда.

– Галина Александровна рассказала мне о вашем деле, – он грузно опирался о трость. – Я помню вашего брата. Он поступал ко мне на семинар. Не прошел по конкурсу. На следующий год поступил, кажется, к Лобанову. Навестил меня на занятиях. А я был не в духе. Сказал, если ко мне будут приходить все, это будет базар!

Писатель помолчал, вспоминая, затем продолжил:

– Моя должность по помилованиям при президенте сейчас декоративная должность. У нас мораторий на смертную казнь. К тому же ваш брат не в тюрьме. Я не здоров. Нигде не бываю. Не знаю, чем вам помочь. Почему бы вам не обратиться к председателю Московской Хельсинской группы Людмиле Алексеевой? Или Льву Понамареву?

– Боюсь навредить. Это уже политика. И потом таких, как я, много.

– Это не аргумент. Хотя я вас понимаю. А вы похожи, – вдруг улыбнулся писатель.

Он рассказал, как в институте близнецов нашли пятьдесят психологических совпадений мальчиков из его знаменитого романа, хотя ни близнецом он не был, ни с близнецами дела не имел. Заговорил про альманах «Апрель». Но заметив вежливое нетерпение Андрея, писатель помолчал, извинился и ушел.

В тот же день в аскетически пустой комнате отдела прозы «толстого журнала» Аспинина выслушал желчного вида, сухой человек с большой лысиной.

– Я вас понял, – сухо произнес он. – Но разговор у нас не получится. Мы, наверное, с Галиной Александровной не поняли друг друга. Ваше дело связано с Ушкиным. На выборах ректора я объявил о своем самоотводе в его пользу. Но это не значит, что я за или против него. Мне это не интересно.

Знаменитый поэт со странной фамилией, по названию какой-то из рек в Германии, пригласил Аспинина на творческий вечер своих учеников. В небольшом переполненном зале старика объявили лауреатом Государственный премии, и когда, сутулясь, тот вышел на сцену и, вытаращив глаза на умиленных любителей поэзии, взревел, Андрей ушел.

Тем же вечером в ресторане ЦДЛ Аспинин с час слушал молодящегося мужчину лет шестидесяти в джинсовом костюме и с золотым жгутом на шее. Лауреата Букеровской премии и еще чего-то. Мужчина накинул ногу на ногу и мечтательно размышлял об «андеграунде», «ангажированности», о феномене Умберто Эко: «писатель должен подогревать интерес к себе, иначе о нем забудут». Потом он с любопытством слушал рассказ Аспинина о брате, и удивлялся. Он выпил водки, заметил приятеля и пошел с ним обниматься. Об Аспинине он забыл. Или сделал вид, что забыл.