Что-то будет с третьим штурмом Плевны? Василию Васильевичу хотелось прогнать от себя мысли о возможности очередной неудачи. Должны извлечь уроки из ошибок. И госу дарь император, и его брат главнокомандующий, и военный министр, и командующие дивизиями, корпусами, отрядами. Или, по пословице, бог троицу любит?..

Верещагин в этот день побывал уже и в деревне Радрницы, где временно размещался император, и взбирался на небольшие высоты, окружавшие эту деревушку. Отсюда тоже было далеко до Плевны. Слабый ветер едва доносил глухие раскаты артиллерийской пальбы, а зарево орудийных вспышек виделось невзрачными желтыми сполохами. Он ничего не мог выяснить ни о положении дел, нн о предполагаемом штурме: сановники из свиты, видимо, не имели полномочий делиться военными тайнами. Василий Васильевич решил добираться до Порадпма, где рассчитывал встретить знакомых офицеров или генералов из главной квартиры: они обязательно порекомендуют, куда лучше всего отправиться, чтобы увидеть и запечатлеть самое важное.

В Порадиме он попытался найти для себя хоть какое-то пристанище, но все дома были забиты высокими чинами: даже главнокомандующий Николай Николаевич и румынский Князь Карл ютились в жалких хижинах, годных разве что для их денщиков. А рана, неумолимо и жестоко ноющая, требовала внимания и нуждалась в срочной перевязке. Он обрадовался, когда пожилая болгарка пригласила его к себе и показала на незанятый угол неподалеку от очага. В дурной пзбенке, напоминавшей темный подвал, ютились еще старик со старухой, безрукий инвалид и полдюжины оборванных ребятишек, которые с большим любопытством смотрели на нового бородатого жильца. Здесь же тыкался влажной мордой теленок и кудахтало десятка полтора кур. Видно, хозяева не особенно доверяли «русаци войнаки» и считали надежней свою хату, чем неогороженный двор. У Василия Васильевича оказался шоколад и несколько карамелек, которые он взял в дорогу. Полакомились ими ребята с аппетитом, могли бы съесть раз в десять больше, но запасы у художника были ничтожны.

Он попросил женщину помоложе помочь перевязать рану, но та испугалась его больной ноги, всплеснула руками и что-то воскликнула по-болгарски. На помощь пришел старик. Он закивал головой, давая понять, что гостю, должно быть, очень плохо, но перебинтовал очень быстро, употребив новое и чистое полотенце, которое сноха достала из сундука.

Наскоро одевшись, Верещагин вышел на улицу. Тучи нависли еще ниже, дождь лил не переставая. Все теперь напоминало рано пришедшую осень: дорогу развезло, и по ней трудно ступать. На сапоги налипали тяжелые комья глины. Приходилось отыскивать щепку и соскребать, а потом при первых же шагах цеплялся новый груз.

Нога болела сильно, но настроение у Верещагина не портилось. Его бодрила мысль, что скоро, может завтра или послезавтра, он увидит настоящее сражение, ради которого он мчался из Парижа. Скорей бы наступил этот третий штурм!

Он начинал верить в его успех…

На другой день его отыскал младший брат, сотник Владикавказского полка Александр Верещагин. Братья обнялись. Александр был в своей неизменной черкеске с. белым бушлатом, который потемнел от пыли и дождя. С темных волос и бакенбард свисали капли дождя, лицо его тоже было немного усталым, но он старался держаться бодро и не прочь был посмеяться над цивильным художником, этаким чужеродным телом в военном организме.

— А где еще один цивильный? — строго спросил Василий Васильевич. — На правах старшего брата я намерен надрать ему уши!

— Встречаю его часто, — ответил Александр, — Скобелев отдыхать ему не дает! А за что же ему драть уши, Василий?

— За то, что не вернул коня и заставил меня трястись с больной ногой в отвратительной коляске! — бросил Верещагин-старший. — Я написал ему несколько писем, а он удосужился ответить на одно, да и то неуважительным куриным почерком!

— Прости его великодушно, — вступился за Сергея Вереща-гин-младший, — Он ведь едва держит перо: рука-то у него сильно побита! А за коня и повозку Сергей переживает больше, чем за свою собственную голову., Не с кем отослать — в этом вся загвоздка, Василий!

— Все равно надо быть верным своему слову, — не желал уступить Верещагин-старший.

— Верен Он и своему слову, и своей братской привязанности, — покачал головой Александр. — Молиться он на тебя готов, Василий! Прости ты его, ради бога. Посмотрел бы ты на

Сергея — пожалел бы: худой, усталый, израненный, нервный, а все норовит на вылазку да в атаку!

— Вчера о нем докладывал государю князь Суворов, Назвал Сергея храбрым из храбрейших. Под ним, говорит, убито восемь лошадей, а он уцелел только чудом. Я думал, что добрый наш земляк Суворов все это говорит ради красного словца…

— Все это — сущая правда! — воскликнул Александр.

— Тогда передай ему, что государь император награждает его солдатским Георгиевским крестом.

Александр вдруг помрачнел.

— Передам, если не убьют, — сказал он. — У меня такое предчувствие, что меня непременно убьют.

— А знаешь, что такое предчувствие? — Василий быстро взглянул на младшего брата. — Ты не обижайся, но это маленькая трусость. Она понятна и извинительна, когда человек ожидает для себя самого худшего. А в бою на самое лучшее надеяться трудно.

— Может быть, — уклончиво ответил Александр. — Трусом себя не назову, но настроение иногда бывает до того отвратительным, что передать невозможо. А вот про Сергея говорят, что он сознательно ищет смерти. Потому, говорят, и смел.