— Солдата он хорошо понял, — согласился Жабинский.

— Бог с ним, со Скобелевым и его выходками, — тихо проронил Кнорин и с улыбкой взглянул на князя. — У нас есть свои мечты, вот и будем о них думать. Недавно я имел беседу с очень влиятельным лицом и приятным человеком, — доверительно сообщил Аполлон Сергеевич. — Он пообещал держать вас на примете. Скоро, как я смею надеяться, вы будете служить в гвардейском гренадерском полку, который не обходят чинами и наградами.

Сообщение Аполлона Сергеевича не обрадовало князя: он успел насмотреться, чем обычно кончаются наступления всяких полков и дивизий — горой трупов и вереницей повозок, увозящих тяжелораненых. Куда лучше выполнять поручения высоких особ: и на виду, и не обойден вниманием, и меньше шансов угодить на тот свет или в госпиталь. Но в гвардейский гренадерский полк Жабинский просился сам — когда предполагал, что поход на Константинополь не будет трудным. Теперь же ничего не оставалось делать, как встать и поблагодарить генерала. Что князь и выполнил — с обворожительной улыбкой, сияя от восторга и счастья.

Книги о великих полководцах в библиотеке Жабинских имели самый потрепанный вид. Владимир зачитывался ими с детства. Он мог обстоятельно рассказать об известных походах Кира и Александра Македонского, победах и поражениях Наполеона. Что касается походов Суворова, Кутузова и Румянцева, то он мог не только назвать дату каждого сражения, но и припомнить такие детали, о которых мало кто знает. Например, меткие слова, произнесенные полководцем перед боем или в бою.

Жабинского привлекали не только книги о великих полководцах. Ему нравились толстовские рассказы о защите Севастополя, а «Войной и миром» он зачитывался, считая своим любимым героем Андрея Болконского.

С желанием совершить подвиг и прославиться Владимир Жабинский прибыл и па эту войну. Он видел дороги, забитые пехотой, конницей, артиллерией, обозами. Своими глазами наблюдал великолепный обоз государя императора и его свиты и был абсолютно уверен в том, что от таких сил и от присутствия самого царя в действующей армии можно ждать только быстрого и блестящего успеха. Если бы не так, зачем государю императору приезжать сюда за тридевять земель и ставить своих близких на высокие командные должности?

Молодой князь рвался к месту сражений и был рад, когда ему давали опасное поручение. Переправа у Галаца охладила его пыл и напомнила об осторожности. Он уже не рвался в первые ряды, но на важные и заметные поручения напрашивался настойчиво и выполнял их охотно. Он был на переправе у Систова и потом мчался с донесением генерала Драгомирова: Дунай форсирован и русские войска вступили в бой с турками на том берегу. Он первым доставил донесение от генерала Гурко об освобождении древней столицы Болгарии Тырново и переходе через неприступные Балканы.

Свои награды и повышение в чине князь считал вполне заслуженными. А вот что такое война, настоящая война, он узнал только под Плевной. Правда, и тут участие его в бою было относительным: прискачет на лошади, уточнит какие-то подробности и — аллюр три креста. Но здесь он увидел, что такое подлинное сражение. Гибли все: и рядовые чины, и офицеры, и даже генералы. Должность командира батальона или полка уже не прельщала его: много их, батальонных и полковых командиров, успели сложить свои головы! Не без содрогания вспоминал он про то, как просил Аполлона Сергеевича Кнорина похлопотать за него и помочь определиться в гвардейский гренадерский полк.

«Ничего, — успокаивал себя Жабинский, — немного можно и покомандрвать. Зато как это будет звучать потом: я водил свой гвардейский гренадерский батальон или полк на турок. Вот этот крест я получил, штурмуя со своими гвардейцами-грена-дерами несокрушимые турецкие редуты. Такого-то числа и такого-то месяца мне пожал руку государь император или главнокомандующий великий князь Николай Николаевич за мою удачную вылазку с гренадерами в расположение турок. Пули не всех убивают, бог даст, меня они милуют!»

Он побродил по Габрову, найдя его унылым и серым, типично провинциальным городком, не заслуживающим внимания. Незаметно прибрел к дому, в котором обосновался чиновник гражданского управления Степан Остапович Ошурков. Несколько часов назад он оставил там иностранных агентов. Коляски у дома не было: видно, куда-то уехали и не успели вернуться. Жабинский постучал в дверь и вошел в затемненный из-за малых окон кабинет Степана Остаповича. Ошурков тотчас встал и провел его к высокому креслу.

— Садитесь, пожалуйста. — предложил он. — Не изволите ли отобедать, ваше сиятельство?