Шрифт:
— Иван?! — испугалась девушка, приложив ладони к щекам.
— Красивый я, правда? Турки меня так…
— Турци? — пролепетала она едва слышно.
— В повозку! — уже командовала Елена. — Посредине садитесь, меньше будет трясти.
— А вы? — спросил Шелонин.
— А мы пешком, — быстро ответила Елена.
— Мы солдаты… — начал Иван.
— Под горку идти легко, Ванюша! А вам надо лежать удобно. Считайте, что вы у себя дома, на ваших полатях! — не без гордости блеснула девушка знанием русского языка.
Повозка тронулась, затарахтев на камнях. Стрельба уже стихала, но гранаты все еще продолжали падать, доносились и надоедливые пули. Осел под горку шел быстро, почти бегом, и Елена с опаской поглядывала на крутые спуски: если телегу не удержать — она, покатившись, собьет ослика и грохнется вниз, в темную и холодную пропасть. Елена подобрала два больших камня и положила их на повозку: может, еще придется бросать под колеса, чтобы притормозить и задержать бег!
Шелонин пытался шутить, но Половинка был мрачен и не произнес ни слова.
— Панас, давай стихи, давай своего Тараса! — неожиданно предложил Иван.
— Не до виршив… — угрюмо отмахнулся Половинка.
— Он хорошо читает украинские стихи, — пояснил Иван, — попросите, может, он вас послушает!
— Никогда не слышала, как читают стихи по-украински! — вздохнула Елена. Она хитрила и желала хоть чем-то растормошить приунывшего раненого. — Вот бы послушать! — И снова вздохнула.
Панас взглянул на нее исподлобья, словно для проверки: правду она говорит или лицемерит. Не уловив в словах девушки притворства, он согласился читать. Начал вполголоса, с присвистом и шепелявостью:
Минають дни, минають ночи. Минае лито. Шелестить Пожовкле листя, гаснуть очи, Заснули думи, серце спить. II все заснуло, и не знаю, Чи я живу, чи доживаю. Чп так по свиту волочусь. Во вже не плачу й не смиюсь…— Бильше не можно, — сознался Панас, — устал я.
— Как же хорошо вы читаете! — воскликнула Елена. — Я почти все поняла. Спасибо! А теперь будет читать Ванюша!
— Я и знаю-то всего одно стихотворение, — пытался отказаться Шелонин.
— Вот его и прочтите, — настаивала Елена.
Что тут поделаешь? Сам предложил — нельзя идти на попятную. Он кашлянул, как бы прочищая горло, взглянул на девушку, которая мило улыбалась, и начал торопливой скороговоркой:
Зима!.. Крестьянин, торжествуя, На дровнях обновляет путь; Его лошадка, снег почуя, Плетется рысью как-нибудь; Бразды пушистые взрывая, Летит кибитка удалая; Ямщик сидит на облучке В тулупе, в красном кушаке…— Хорошо, — сказала Елена. — Только очень торопитесь. А зачем? Вам же спешить некуда!
— Я всегда так, — сознался Шелонин, — А теперь Елена Христова! По-болгарски!
— А если моего чтения осел испугается? — спросила Елена. — Тогда что?
— Он остановится, чтобы послушать, — пошутил Иван.
Она взглянула на подругу.
— Пенка прочтет! — сказала Елена. — Она так хорошо чи-тает, что даже завидно!
— Нет, нет! — замахала руками Пенка. Всех слов подруги она не поняла, но главное уяснила: надо читать стихи. Господи, да разве на такое отважишься!
— Пенка, читай! — попросила уже по-болгарски Елена. — Посмотри на них, они такие больные, а послушать хотят. Им от этого легче станет! А я им по-русски скажу.
Пенка была очень жалостливой девушкой и потому не могла отказать. Как и Шелонин, читала; она торопливой скороговоркой, но отчетливо и звонко:
Не тъжи вече, о либе мое, Знай, что съердце ми сявга е твое! Ази те любя, но ще се бия, Че мойта кръв е на България!— Это он говорит, чтобы она не грустила, что его сердце — это ее сердце, что он любит ее, но пойдет в бой и что кровь его принадлежит Болгарии, — перевела Елена.
— Правильно говорит! — подхватил Шелонин.
— Таке може сказати тильки дуже гарный чоловик! — уточнил Половинка.
Повозка тихо катилась извилистой и пыльной дорогой. Высокие горы слева, как казалось Шелонину, подпирали синее небо, справа зиял мрачный и темный обрыв, откуда несло ледяной и влажной свежестью. Они обгоняли пеших и даже тяжело груженные повозки, запряженные лошадьми.