— Он теперь твой, Иванчо! — одобрительно крикнул Христов. — Носи и радуйся!

В траншее не осталось в живых ни одного турка; несколько уцелевших солдат противника бежало ко второй линии ложементов.

— запел Христов по-болгарски.

По-болгарски подхватил и унтер Виноградов:

Когда-то песня эта казалась Виноградову до слез печальной, сейчас он находил ее бравой и торжественной. Болгары стояли на бруствере и смотрели в затуманенную пороховым дымом даль. Они выиграли бой и теперь видели спины турок… Песня набирала силу и звучала особо призывно:

…Иван Шелонин, снова потерявший сознание, медленно приходил в себя. Болгарскую песню он слушал с напряженным вниманием, догадываясь, что она доносится уже с занятых турецких позиций. С трудом поднялся на ноги. Огляделся. Увидел вершину, метко названную в честь их, орловцев, Орлиным гнездом, сделал попытку идти. Ноги казались налитыми чем-то тяжелым и не желали отрываться от земли, в ушах гудело так, будто он находился Под большим праздничным колоколом и тот ухал неумолчно, А идти надо было. И он пошел, цепляя нога за ногу, с резкой болью в голове и во всем теле.

Много поездок совершила на высоту Святого Николая Елена Христова — то одна, то со своей лучшей подругой Пенкой. В жаркую погоду возила чистую, прозрачную как слеза воду, в другие дни доставляла баранов, поросят, хлеб и вино, И вся-

кий раз, если это было возможно, навещала роту, в которой служил рядовой Шелонин. Однажды только для него привезла форель, которую она сама жарила. Шелонин с интересом рассматривал диковинную рыбу, попробовал на вкус. А форель ели всей ротой, ели и похваливали. Елена поняла, что это как раз и есть солдатская дружба: один за всех и все за одного, как говорил ей Иван. И на поле боя, и за столом…

Она успела привыкнуть к стрельбе. Осколок турецкой гранаты попал в голову ее мула, а другой осколок поломал ногу лошади. Сегодня Елена и Пенка везут продукты на маленьком ослике. Маленький, а тянет в гору трех баранов, поросенка и несколько ведер красного вина. Хотя Елена и привыкла к пальбе из пушек и ружей, сегодняшний день ей показался Совсем иным, чем предыдущие. Палили, точно в августе, когда турки захотели взять Шипку и соседние с ней высоты. Раненых тоже попадается не меньше, чем в те горячие дни: их везут, и несут, кое-кто опирается на плечи товарищей, на палки. Бредут к Габрову, а оглядываются на вершину Святого Николая — там, видно, и идет главное сражение, Пенка идет позади повозки и с силой упирается в груз. Ей хочется помочь ослику, к тому же она опасается, как бы не соскользнул бочонок с вином. Когда пуля слишком близко просвистит над ее головой, Пенка растерянно смотрит по сторонам, будто спрашивая, кто и зачем ведет эту стрельбу и нельзя ли ее закончить, чтобы не стращать пугливых людей. Иногда она клянется, что в следующий раз ни за что не поедет на Шипку, но про свою клятву забывает быстро, как только прекращается пальба.

Сейчас пуля пролетела от головы Пенки так близко, что платок ее мгновенно очутился на правом плече, — Ой, дырку сделали! — крикнула она, спрятавшись за повозку и рассматривая порванный платок. Пенка вдруг опомнилась, поднялась. — А ослик? Его тоже убьют!

— Пенка, сиди! — строго потребовала Елена. — Башибузук шалит, он тебя живо!..

Она хотела сказать «убьет», но решила не пугать Пенку — подруга и без того напугана. На вершине Святого Николая не затихала сильная пальба. Елена вспомнила, что там должен находиться Иван Шелонин, что бой идет с полуночи и с ним все могло случиться. Она стала подгонять осла тонкой палкой. Пенка снова оказалась позади повозки, упираясь в нее правым плечом.

Раненых встречалось все больше и больше. Елена пристально вглядывалась в их лица, боясь встретить Ивана. Несколько гранат разорвались впереди повозки, и осел энергично покрутил головой, словно отбиваясь от назойливых мух. Елена подстегнула его сначала вожжами, а потом и палкой. На вершине она окликнула незнакомого офицера, и тот распорядился помочь девушкам. Повозку разгрузили быстро. Елена привязала осла к изуродованному дереву и, поручив Пенке присматривать за животным, пошла к кучке раненых, которые показались ей слабыми и беззащитными.

— Елена!

Она оглянулась и увидела солдата, махавшего ей рукой. У него был изодранный мундир из-под которого выглядывало грязное, окровавленное белье. Лицо его было синим, а левый глаз плотно прикрыла опухоль.

— Ванюша! — скорей догадалась, чем признала его Елена.

— Я, — сказал он. — Вот видите, какой я теперь!

Ей стало не по себе от его ужасного вида, но она пооорола свое волнение и проговорила как можно бодрее и спокойнее:

— Ничего, Ванюша, скоро все пройдет. Я отвезу вас в Габ-рово!

— Я тут не один, Леночка, со мной Панас, дружок мой хороший! — сказал Шелонин.

— И его заберу. Ослик у меня сильный!

Врач, шумный и суетливый, даже обрадовался, когда Елена предложила отвезти раненых в Габрово. Он сунул девушке помятый документ и побежал на стон. Елена помогла подняться Шелонину, потом вдвоем они подняли Панаса и добрели до повозки. Ослик походил сейчас на зайца: прижал большие уши и дрожал всем телом.

— А, Пенка! — устало, но обрадованно воскликнул Шелонин.