— Из ваших слов можно заключить, что о людях заботится только один человек — это подпоручик Бородин! — злорадно проговорил Жабинский.

— Во всяком случае, вы, господин подполковник, о людях не заботитесь, это мне известно точно, — сказал Бородин.

— Мы печемся о них, печемся денно и нощно, подпоручик, — с язвительной улыбкой произнес Жабинский. — И не подпоручику Бородину оценивать наши усилия. Нашу заботу о людях оценит командир полка, начальник дивизии, командир корпуса, главнокомандующий. От их отеческого ока ничто не уйдет и будет вознаграждено по заслугам.

— Награды не всегда даются по заслугам! — возразил Бородин.

— О, да вы настоящий смутьян и бунтовщик! — воскликнул Жабинский.

— А вы трус и карьерист! — с ненавистью ответил Бородин.

— Подпоручик, извольте сию же минуту убраться вон! — Кнорин вскочил с кресла и резким жестом показал на дверь. — Вон! Сию же минуту!

Минут пять они не могли проронить ни слова. Кончики усов подполковника Жабинского, похожие на острые пики, смешно топорщились. Борода генерала Кнорина вздрагивала, словно два голубиных крыла. Первым нарушил молчание князь.

— Ах, какой негодяй, какой подлец! — воскликнул он, соскакивая со стула. — Да видел ли он то, что видел я! Да был ли он в таком деле, как Владимир Жабинский! Какая низость! Как это мерзко! Существуй дуэль, я вызвал бы этого ничтожного человека к барьеру!

— И напрасно, — сказал пришедший в себя генерал. — Было бы хорошо, если бы убили его вы. А случись наоборот? Разве можно рисковать жизнью из-за этого дерзкого болвана?!

— Честь превыше всего, ваше превосходительство!

— Ваша честь остается при вас, мой милый друг!

— Кто он такой? — Жабинский сжал кулаки. — По какому праву он посмел бросить обвинение не только мне, а всем нам, стоящим выше его?

— Право заурядного нигилиста, их у нас развелось немало. Как видно, есть они и в действующей армии. — Кнорин наполнил рюмки, улыбнулся. — Мы считали свой тост последним, однако придется выпить еще. За то, князь, чтобы побить турок в Болгарии и искоренить всякую заразу у себя в России.

— С удовольствием, ваше превосходительство! — воскликнул Жабинский.

— По долгу службы, — сказал Аполлон Сергеевич, ставя рюмку на стол, — мне иногда приходится почитывать нелегальную литературу. Там, друг мой, ругают нашего брата, не выбирая выражений. Оскорбляют отдельные личности, клевещут на всю русскую армию. Пишут, что с нашими полками свобо-

да рядом не идет, что мы играем не освободительную, а позорную роль. Читаю иногда и думаю: да русские ли это пишут? У русского человека язык не повернется сказать такое!

— Что же, все нигилисты настроены против нашего похода? — с удивлением спросил Жабинский. — Или они больше сочувствуют туркам, чем русским?

— Настроены они по-разному, и это хорошо, что они Не выработали общей линии, — ответил Кнорин, — Лавровцы, например, решительно против этой войны: по их мнению, она мешает социалистической агитации, а они ратуют за социалистический переворот.

— Да-а-а! — протянул Владимир Петрович. — Таких за шиворот да в Сибирь! Жаль, что они далеко упрятались, нашли себе убежище в Лондоне и Женеве!

— Другая часть нигилистов, — продолжал Кнорин, — надеется, что Россия разобьет Турцию, освободит болгар, а потом возьмется и за свои внутренние дела: русский народ тоже должен получить свободу. Между прочим, и в армии сильны настроения, что после этой войны все должно облегчиться: меньшими станут налоги, каждый из участников похода получит по десять десятин земли…

— Где же ее для них возьмут? — хитро ухмыльнулся Жабинский.

— Думают, что отрежут, да еще от самых лучших помещичьих угодий, — пояснил Кнорин.

— Выходит, если из соседних с моим имением деревень ушло воевать пятнадцать мужиков, то для них отрежут полтораста десятин моих лучших земель? Не так ли, ваше превосходительство?

— Да, князь, — легко согласился Кнорин. — Так, во всяком случае, они думают.

— Ха-ха-ха! — нервно рассмеялся Жабинский. — Такого у нас не будет! В таком случае, целесообразно подержать их лишний месяц на Шипке — тогда меньше бунтовщиков вернется в Россию!

— Вот за них и ратуют сейчас наши нигилисты, — сказал Кнорин. — Они за мужика и против нас с вами, князь. Они ослеплены ненавистью к существующему строю и готовы отдать жизнь, чтобы свергнуть самодержца, — Их жизни, ваше превосходительство, грош цена, почему бы не кинуть ее на абсурдное дело!