Йордан был вынужден его сдерживать, чтобы обождать солдат, выбивающихся из сил на крутом подъеме. Они остановились у странного жилья, такого никогда не видывал Минчев, хотя и побывал во многих странах. Солдат сказал, что тут и живет генерал Радецкий, что он сейчас доложит о прибытии болгарского купца, но еще не уверен, примет ли его генерал или нет.

Радецкий принял не сразу: в этот вечер ему везло в винт и он не желал прерывать партию. Его поздравили с крупным выигрышем, и он испытывал точно такое же расположение духа, как если бы выиграл крупную баталию. Настроен он был добродушно, на Минчева взглянул с веселой, приветливой улыбкой.

— Ну, с чем пожаловал, купец? — спросил он, расправляя большую поседевшую бороду.

— Ваше превосходительство, я к вам не по купеческой части, — ответил Минчев, бросая взгляд на компаньонов генерала, — Господа, винт будет продолжен через час, — объявил Радецкий, — А сейчас вы свободны. Слушаю вас, — обратился он к Минчеву, когда игроки покинули кибитку.

— Я соглядатай и работаю на пользу русской армии, — сказал Минчев. — Меня знают их превосходительства генералы Скобелев, Гурко, Столетов и полковник Артамонов.

— Слушаю вас, — уже с большей заинтересованностью проговорил Радецкий. — Садитесь, в ногах правды нет.

Минчев сел на походный стул и неторопливо рассказал все, что услышал от турок за последнее время.

— Любопытно! — заключил Радецкий. — Ваши сведения я незамедлительно передам главнокомандующему. Что ж, на этот раз Сулейман-паша больший реалист, чем он был до сих пор. Сил у него и впрямь мало, чтобы организовать оборону на этих трех рубежах. Бежать, бежать ему надо!

— Бежать! — согласился Минчев.

— А о нашем наступлении они ничего не говорят? — спросил Радецкий.

— Они в него не верят, ваше превосходительство.

— Прекрасно! Что будете пить? Ром, коньяк, ракию?

— Русскую водку, — сказал Минчев.

— Грицко! — позвал генерал денщика. Когда тот явился, приказал — Бутылку водки, быстро!

Он налил стаканчик и поставил перед Минчевым, столько же налил и себе. Грицко принес на подносе закуску: ветчину, холодную курицу, холодную телятину.

— Ну, братушка, выпьем за то, чтобы как можно скорее прогнать Сулеймана, — предложил Радецкий.

— С радостью, ваше превосходительство! — охотно поддержал Минчев.

Радецкий думал было налить еще по стакану, но вовремя увидел, что соглядатаю тогда не подняться со стула.

— Завтра встретимся еще раз, — сказал Радецкий. — Моих штабных офицеров будет интересовать многое. А сегодня спать.

— Спокойной ночи, ваше превосходительство, — заплетающимся языком проговорил Минчев.

Радецкий кивнул и приказал Грицко отвести болгарина в ближайшую землянку.

Спал Йордан сном праведника, не просыпался даже тогда, когда по соседству разрывалась турецкая граната. Разбудил его усатый Грицко.

— Вставай, братушка, велено доставить тебя к их превосходительству, — сказал он, широко и добродушно улыбаясь.

Минчев быстро оделся, сполоснул лицо холодной водой и вышел из землянки. Стал ждать, когда о нем доложат генералу. Неподалеку заметил повозку, которую с трудом тащил мул. Подстегивала его молоденькая болгарка, раскрасневшаяся от сильного мороза.

— Елена! Крестница! — радостно воскликнул Минчев и бросился к девушке.

— Дядя Данчо! — обрадовалась и она. — Как вы-то сюда попали? Давно ли тут?

— Вчера пришел. Дела у меня важные, крестница. Чем же ты подводу-то нагрузила?

— Теплую одежду привезла братушкам, дядя Данчо, — ответила Елена. — Я тут бываю часто. Сколько их, бедненьких, померзло ради нас! По всей дороге лежат. Я всегда плачу, когда их вижу.

Офицер-адъютант позвал Минчева, и он заторопился.

— Даст бог, еще свидимся, — сказал он, целуя Елену.

Если бы Елена Христова прикинула версты, пройденные ею из Габрово на Шипку и обратно, их, пожалуй, набралось бы, чтобы покрыть расстояние от ее родных мест до города Николаева, куда она попала в трудное лихолетье. Жарким летом она доставляла воду, вино, продукты, с наступлением холодов привозила теплые вещи, находя место для еды и бутылей с вином, которые приносили щедрые габровцы. Будь это в ее силах, она снарядила бы тысячи подвод и отправила бы их на Шипку, чтобы спасти несчастных. «Как можно рассчитывать на милость Шипки, — рассужда’ла она сама с собой, — когда Шипка признает только хорошо одетых и не терпит голых и босых? Почему бы не объявить сбор теплых вещей на всей освобожденной части Болгарии? Ни один болгарин не остался бы безучастным, если бы узнал, что на вершинах замерзают люди. Последнее бы с себя сняли и отдали русским!» Она не доходила до высоких обобщений, не искала конкретных виновников, но полагала, что на вершине произошла страшная беда и что шипкинцам надо помогать.