— Девушки? Иисусе Христе, Бруно, ты подозревал меня в этом? — Он, казалось, и впрямь был поражен, уязвлен, но я напомнил себе, что передо мной политик, опытный в искусстве обмана. — Да ведь это было бы нелепо: привлекать таким образом внимание к заговору против королевы в тот самый момент, когда мы готовим вторжение и успех наш целиком и полностью зависит от внезапности! С какой стати я бы пытался сорвать план, на котором основана моя будущность?

— Пророчество Неда Келли во всех подробностях предсказало смерть Эбигейл Морли. — Я слегка понизил голос, утратив первоначальную уверенность. — Откуда он их взял?

Говард нетерпеливо отмахнулся:

— Келли — идиот, его воображение питается дешевыми памфлетами. Он прочел о первом убийстве и «предсказал» второе, а убийца нанес второй удар, вот и вышло, как будто Келли что-то там «провидел». Для нас, для планов вторжения ничего хуже этих убийств и придумать нельзя. Католиков хватают, допрашивают, во дворце утроена стража, и за Марией Шотландской тоже следят в оба, а я отправил Трокмортона к вельможам-католикам, уговаривать их присоединиться к нам. Ты в самом деле думал, что я мог таким глупейшим образом все испортить? Крестом клянусь, что за безумие! — Глаза его полыхали. — Конечно, если к этим убийствам приплетут Ди, мне это на пользу, но, уверяю тебя, Бруно, для нас это очень не вовремя. К тому же, — добавил он, охорашиваясь, — подобная вульгарность совершенно мне чужда. Иногда убийство бывает необходимо, но устраивать из него зрелище, гротеск — такое мог натворить лишь человек, в коем тщеславие сильнее доводов рассудка и стремления к цели.

Я вгляделся в этого странного человека, и прежняя уверенность в его виновности рассеялась окончательно. Пусть он и ухмылялся самодовольно, было видно, что он говорит правду. Мне хотелось, чтобы Говард был виноват, и я подгонял факты под свою теорию, но даже для самого себя не нашел убедительного объяснения, зачем понадобились деяния, столь явно указывавшие на католическую угрозу. Теперь же, когда мне стало известно, сколь далеко простираются династические амбиции Говарда, я понимал, что и убийство Елизаветы не в его интересах, а стало быть, рухнула и теория, будто он хотел использовать Сесилию Эш как свое орудие, отравить ее руками королеву. Но если убийца не Говард, то кто же?

— Верни мне книгу, Бруно, — напомнил хозяин, протягивая руку. — А то еще разгадаешь шифр, как только я отвернусь.

Я шагнул вперед на тяжелых, будто свинцом налитых, ногах и отдал ему заветный том. Шершавый переплет выскользнул из моих пальцев, когда Генри Говард решительно потянул книгу к себе, и я в бессильном отчаянии смотрел, как он заворачивает книгу в тряпицу и убирает ее в шкатулку, словно у меня отбирали только что обретенную после долгой разлуки возлюбленную. И правда, я так долго гонялся за этой книгой — с большим постоянством, чем когда-либо ухаживал за женщиной! Подержать книгу в руках и тут же с ней расстаться — это было хуже, чем продолжать бесплодные поиски, не будучи даже вполне уверенным в существовании легендарного тома. И голос моей самонадеянности нашептывал мне: будь у нас время, мы бы с Ди разгадали шифр, с которым Говард так и не справился за четырнадцать лет. Я с тоской проводил взглядом шкатулку — Говард спрятал ее за пазуху. Представится ли мне когда-либо случай еще раз заглянуть в эту книгу?

Клинок на алтаре матово мерцал от пламени свечей. Если рвануться к шпаге прямо сейчас, пока Говард возится с книгой, может быть, я успею схватить ее, хотя он и стоит ближе? Говард как будто прочел мои мысли и, даже не глядя, положил правую ладонь на рукоять.

— Вот в чем проблема, Бруно, — заговорил он, прижимая шкатулку левым локтем. — Все это… — Он обвел глазами часовню с картой звездного неба, медной головой, алтарем. — Все это тебе отнюдь не следовало видеть. Это моя тайна, и, если о ней проведают, я окажусь в Тауэре и со всеми надеждами моего рода будет покончено. Тебе я и прежде не слишком доверял. Так как же мне поступить теперь, когда ты меня изобличил?

Большим пальцем руки он легонько поглаживал рукоять шпаги, но все еще не брался за нее.

Холодок пробежал по позвоночнику, проник в желудок, сбилось дыхание. Я ждал этого момента, но вопреки всему надеялся как-то урезонить моего врага.

— Ди знал ваш секрет и не выдал его. С какой же стати вам опасаться меня?

Голос мой, видимо, предательски дрогнул — Говард рассмеялся, хотя совсем невесело, и объяснил:

— Ди не располагал доказательствами. И он с уважением относится к моей знатности и влиянию, а ты, Бруно, не уважаешь никого. — Упершись левой рукой в бок, вельможа печально покачал головой. — Никогда прежде не встречал такого нахальства в человеке из простонародья.

Шпага так и притягивала мой взгляд.

— Не волнуйся, Бруно! Фехтовать с тобой я не собираюсь, разве что ты выкинешь какую-нибудь глупость. Затруднительно будет объясняться с послом, если ты погибнешь от ран. — Он склонил голову набок, улыбка его нравилась мне все меньше. — Зато твой вечерний спектакль подсказал мне идеальное решение: того, кто до смерти напивается на ночь глядя, порой находят поутру мертвым… захлебнется человек блевотиной, и все.

— Отпустите меня! — взмолился я. — Я вернусь в посольство и никому слова не скажу!

— Никому? — Он слегка усмехнулся и приподнял шпагу. — Даже когда Ди осудят за колдовство, ты не выдашь мой секрет? Ох, боюсь, не выдержишь. — Он ткнул меня острием в грудь, и я, сам того не желая, отступил на шаг. — Нет уж, поутру горничная найдет тебя остывшим, в луже блевотины. Пес произвел ее с избытком. Неловкая ситуация для посла, и мы вместе с Кастельно постараемся все замять. А потом, когда начнутся великие события, никто и не вспомнит итальянского монашка, опившегося за ужином рейнским.