Но ползти с раздавленной головой невозможно, значит, ранение такой тяжести он мог получить только на том месте, где его обнаружили в поле. Однако разведчики не сообщили о каких-либо других повреждениях, обнаруженных ими на трупе, из чего следует, что единственным ранением найденного неподалёку от танка красноармейца и было не совместимое с жизнью повреждение головы. Но может быть, разведчики внимательно и не осматривали найденного ими убитого и, увидев раздавленную голову, не обратили внимания на другие ранения? Вопросы остаются…

Думаю, что в июле — августе 1942 года при тщательном анализе всех обстоятельств исчезновения командира 2 ТК у некоторых работников особого отдела возникли определённые сомнения, если не сказать подозрения…

Теоретически вполне можно было допустить, что обнаруженный разведчиками труп в комбинезоне без знаков различия не был трупом генерала Лизюкова, а вещевая книжка на его имя была специально оставлена в комбинезоне, чтобы нашедшие её пришли к выводу о гибели генерала. А что, если эго ловко сработанная инсценировка с целью сбить с толку следствие?

Некоторые из этих сомнений вполне можно понять и сегодня, если подходить к случившемуся с теми неверием и подозрительностью, которые расцвели в нашей стране пышным цветом ещё в предвоенное время и, тем более, стали неотъемлемой частью времени военного. Наибольшие опасения в те дни, пожалуй, вызвало не предположение о гибели Лизюкова, а о том, что он попал в плен…

Более того, у работников особых отделов, призванных неутомимо искать и выявлять вражеских шпионов, всевозможные контрреволюционные элементы и предателей в частях Красной армии (чем надо было постоянно показывать нужность своей работы), факт исчезновения командира части должен был привлечь к себе пристальное внимание и вполне мог привести к расследованию, где главным был бы вопрос: а не мог ли пропавший без вести командир перейти к врагу?

Несомненно, что в силу особого родасвоей деятельности начальник особого отдела корпуса, а также работники особого отдела Брянского фронта не могли не рассматривать и такую возможность. Попробуем проанализировать, какими соображениями они руководствовались бы при возможном разбирательстве дела о пропавшем генерале по линии их ведомстваи насколько вескими могли быть их основания считать, что «в этом деле не всё ясно».

Генерал Лизюков исчез в самую тяжёлую и трагическую для него пору. Командир 2-го танкового корпуса, Герой Советского Союза к концу июля 1942 года был, по сути, в самой настоящей опале. Наступление 5-й танковой армии, которой он командовал и на которую в Ставке возлагали такие большие надежды, завершилось неудачей. Армию расформировали, а Лизюкова с понижением перевели на должность командира танкового корпуса. Для многих было очевидным то, что в срыве операции по разгрому воронежской группировки врага обвинят в первую очередь командующего 5-й танковой армией.

Ледяная директива Ставки о неудовлетворительных действиях 5 ТА [210] , не выполненный личный приказ вождя взять Землянск [211] и последовавшие за тем отчуждение и пустота, возникшие вокруг Лизюкова, косвенно говорили о том, что в самое ближайшее время по действиям командующего армией наверху могут быть сделаны самые нелицеприятные выводы с последствиями, которые могут дорого обойтись бывшему командарму.

На уровне фронта такие выводы были уже сделаны. Политработники штаба Брянского фронта, посланные «усилить» армию, доносили о многочисленных безобразиях в ходе организации наступления, начальник штаба фронта разочарованно сообщал в телеграфных переговорах о не боевых настроениях в частях тов. Лизюкова [212] , наконец сам командующий войсками фронта выехал в 5-ю танковую армию и при личной встрече с командармом при всех громогласно обвинил его в трусости… [213]

Но вот армию расформировали, и в спешно образованной оперативной группе Брянского фронта бывший командарм, а ныне всего лишь командир корпуса, опять увидел в качестве своего непосредственного начальника того самого человека, который уже однажды оскорбительно бросил ему: «Это называется трусостью, товарищ Лизюков!»

Какие выводы из всего этого можно было сделать? Какие чувства мог испытывать Лизюков к своему непосредственному начальнику — генерал-лейтенанту Чибисову? А может быть, к нему у него сформировалась глубокая личная неприязнь?

И вот новое наступление под началом того же грозного командующего и… новая неудача. Причём выходило, что корпус не только не выполнил поставленную перед ним задачу, но и из двух танковых корпусов действовал наихудшим образом, а в руководстве подчинёнными частями командованием корпуса был допущен ряд вопиющих безобразий! За это виновных следовало привлечь к ответственности, и в первую очередь отвечать должен был командир корпуса…

К тому же в его биографии была одна очень специфическая деталь, которая сразу приобретала особенное значение после исчезновения генерала: Лизюков в пору предвоенных чисток армии от «вредителей и шпионов» был арестован органами…И пусть его выпустили, но ведь за что-то же его взяли тогда… А может быть, с тех пор он затаил обиду на советскую власть и только ждал удобного момента? Так значит, исходя из всего этого, возможно было допустить, что у бывшего командующего армией с не совсем чистым прошлым и подмоченной репутацией в настоящем, к тому же пониженного в должности и, вероятно, затаившего личную обиду, имелись основания для того, чтобы оказаться у врага?

Исходя из известных нам сегодня документов и свидетельств, можно с большой степенью вероятности утверждать, что такого поворота в деле Лизюкова определённые работники из «особых» органов не исключали. Утверждения о гибели опального генерала «со слов очевидцев» не воспринимались ими как весомые доказательства его гибели.

Между тем расследование, проведённое штабом Брянского фронта, завершилось выводом о гибели Лизюкова. Полковник Сухоручкин, подготовивший докладную записку наркому СССР тов. Федоренко и военному совету Брянского фронта, однозначно написал в её начале: «Расследовав причины гибели командира 2 ТКГероя Советского Союза гвардии генерал-майора ЛИЗЮКОВА(выделено мной. — И. С.) , установил…» [214]