– Надо бы связать его покрепче, пока в отключке. Уж больно шустрый. Как бы коленный сустав мне не сломал.

Глеб подобрал нож. Городская модель Impact, с двухсторонней заточкой. Прорезиненная рукоятка удобно легла в ладонь. Неплохая игрушка! Будем считать её боевым трофеем.

Он подошёл к окну, подтянул к себе верёвку и отрезал большой кусок. Гостю она больше не понадобится.

Дядя Миша завёл лежавшему без сознания руки за спину, и связал их особым узлом, который изобрёл сам. Назвал он его монастырским, и Глеб, сколько не пытался, ни разу не мог распутать этот мудрёный узел.

– Ну, что теперь делать будем? – спросил Михаил Анисимович, задирая штанину.

Глеб посветил. Колено начало распухать, наливаясь лиловым цветом.

– Старею! – виновато оправдывался старый мастер, ощупывая ногу.

– Да брось ты! Парень хорош! Таких бойцов не часто встретишь. Бьёт из любого положения, по немыслимым траекториям!

Он подобрал разбитые очки, кое-как приладил на своём носу.

– Если бы он ещё очки догадался снять, лежать дядь Миш здесь не ему, а нам с тобой.

– Лет десять назад уложил бы твоего Брюса Ли за пару секунд, – продолжал ворчать тот.

« Раз вспоминает, что было бы десять лет тому назад, значит, действительно стареет», - подумал Глеб, набирая на своём сотовом номер владыки.

Два раза его останавливали красноармейские посты, но, прочитав мандат, пропускали. Выйдя из города, капитан свернул на просёлочную дорогу, продолжая идти без цели.

– Куды, милок, путь держишь? – окликнул его проезжавший мимо крестьянин.

– А куда ведёт эта дорога? – в свою очередь спросил Политковский.

– Дак, в Малый Лип и ведёт. Елизавето-Марьинская обитель там. Поедешь?

– Ну что ж, в обитель, так в обитель.

Капитан забрался на телегу.

– А ты, видать, из их благородий будешь?- посмотрел на него возница.

– Сам же всё видишь?

– Тяжело ноне вашему брату?

– А кому сейчас легко?

– Ну, не скажи. Большевики-то землю крестьянам раздают.

– Обманут они вас, видит Бог, обманут!

– Да мне в волости бумагу показывали. Вроде, как новой власти указ. Так там, русским языком писано: - «Вся земля - крестьянам».

И мужик с вызовом посмотрел на попутчика.

Капитан тяжело вздохнул. Что он мог возразить на это? Мол, власть эта безбожная, а значит, сейчас издаст один декрет, завтра – другой? Но для крестьянина всё, что исходит сверху незыблемо и сомнению не поддаётся. Хотел Политковский рассказать о том, что Царской семьи скорей всего уже нет в живых. Хотел, да не сказал. Во-первых, до конца не верил в это сам. Если уж он не верил, так, что говорить об этом селянине? А если и поверит, что с того? Царь ведь от престола отрёкся. Отрёкся от Богом ему врученной России, ещё недавно великой империи, а сейчас разодранной на части, захлебнувшейся собственной кровью.

Всю оставшуюся дорогу ехали молча. Когда из-за поворота показались деревянные монастырские постройки, мужик истово перекрестился.

– Спасибо тебе, дядя! – капитан соскочил с телеги.

– Господи, спасе! – отвечал крестьянин.

Его ждали. Чему Политковский совсем не удивился. Три монахини в строгих, чёрных одеяниях стояли у ворот обители и скорбно смотрели на дорогу.

Капитана провели в гостевую, где дали умыться и вычистить одежду. Затем пожилая монахиня повела его к настоятельнице.

Его, совершенно светского, военного человека, удивительное дело, провели прямо в женскую келью. Там, кроме настоятельницы, пожилой женщины с усталым осунувшимся лицом стоял мужчина в одежде священника. По осанке, цепкому взгляду Политковский определил в нём военного человека.

Он представился и подошёл под благословение.

– Вы прибыли со стороны Екатеринбурга? – уточнил священник.

– Ещё сегодня утром я был в городе.

Их взгляды встретились. В глазах одного ясно читался вопрос, в глазах другого смутно угадывался ответ.

– Генерал Дитерихс и чехи уже на подходе, ещё несколько дней и сопротивление красных будет сломлено, - словно успокаивая сам себя, сказал священник.

Капитан, не отрываясь, смотрел в серые глаза.

– Простите, не имею чести знать вашего имени…

– Отец Георгий.

– Отец Георгий, боюсь, что уже поздно.

– Что? Они не посмеют!

Лицо священника побледнело. Политковский смолчал, но взгляд отвёл.

– Что вам известно? – справился отец Георгий с волнением.