И все-таки Мара не хотела уходить с маленького заводика, где она работала сменным инженером, в солидный НИИ, хотя ее соблазняли возможностью защитить кандидатскую диссертацию. Рассуждала она вполне резонно:

— С семи до двадцати трех я училась, потом год ходила беременной и три года выхаживала Аленку. Теперь снова учиться, снова экзамены? На четвертом десятке защищусь — усталая, измочаленная. Нет уж, спасибо! Я хочу быть женщиной!

Когда в доме собрались гости и друг детства Алексея, молодой, но уже набирающий имя врач Сергей Сурский, спросил Аленку, кем она собирается стать, ответ прозвучал неожиданно:

— Женщиной! — твердо сказала Аленка.

Гости, замерев на какую-то секунду, зааплодировали.

А какая уж из Аленки женщина. Маленькое бесплотное существо с прямыми палочками-ногами, с бледно-оливковым личиком, на котором только и видны серые глаза. «Слишком много глаз», — подумал Алексей, когда впервые увидел Аленку.

В душе Алексея часто возникала досада, когда рядом с Аленкой была Нина, явно обещающая стать красавицей.

Дружба между девочками крепла, хотя Аленка часто подвергала ее тяжким испытаниям.

Приехавший из заграничной командировки сослуживец предложил Алексею в дар на выбор — газовую зажигалку или набор цветных фломастеров. Алексей вспомнил об Аленке и взял фломастеры, хотя его очень манила зажигалка «ронсон». Он был вознагражден радостным визгом и заявлениями о том, что такой прелести больше нет ни у кого в классе. Тут же по вызову явилась Нина, и началось опробование фломастеров. Никаких художественных способностей у девочек не было, но рисовать они любили и чаще всего изображали большеглазых безносых принцесс в немыслимо ярких одеяниях, с желтыми коронами на голове. И вот теперь у ног очередной принцессы Нина увлеченно мазала бумагу краской, призванной изображать траву.

Аленка искоса поглядывала на ярко-зеленую полосу, грозившую распространиться на весь лист, потом, перестав рисовать, вытянулась на стуле и выждала несколько секунд.

— Ты очень сильно мажешь…

Увлеченная работой, Нина сопела от удовольствия.

— Она стоит в саду на траве.

— Фломастер портится…

— Ты тоже сильно мазала, когда небо рисовала.

— Я могу мазать, это мои фломастеры, а ты не можешь, потому что они не твои.

Алексей с интересом наблюдал за девочками из соседней комнаты сквозь приоткрытую дверь.

Покраснев и напыжившись, Нина сползла со стула и молча пошла в переднюю. Аленка сперва скакала вокруг оскорбленной подруги с воплями: «Не уходи, не уходи, я пошутила…», потом, когда, застегнув все пуговицы на пальто и натянув беретик, Нина непреклонно пошла к дверям, Аленка стала беспомощно задираться:

— Подумаешь! Ну и отправляйся, пожалуйста… Очень нужно, я не буду плакать… Все равно первая придешь мириться…

Но едва хлопнула дверь, зарыдала отчаянными злыми слезами, побежала в столовую, в ярости разорвала все рисунки, расшвыряла по комнате фломастеры.

Поднявшись с тахты, Алексей подошел к ней:

— Ну и что ты теперь плачешь?

Аленка зарыдала в голос.

— Сама обидела подругу, а теперь ревешь…

— Я не обидела, я только сказала ей: «Ниночка, пожалуйста, не нажимай так сильно на фломастеры».

— Я слышал, как ты сказала. Нетактично. По-хамски.

Из кухни пришла Мара. Руки у нее были в тесте, фартук в муке. Стоя в дверях, она молча переводила взгляд с дочери на мужа.

— Ты хоть на минутку поставь себя на место Нины. Как бы ты себя чувствовала? Вот подумай и скажи мне.

— Я тебе ничего говорить не буду!

— Почему?

Вот тогда-то и прозвучали эти слова:

— Если хочешь знать, я с тобой вообще разговаривать не буду. Потому что ты мне вообще никто!

Хорошо она его саданула! Полтора года усилий — и все напрасно, все пошло прахом!

— Ты паршивая девчонка, — закричала Мара, — подругу обидела, Алешу обидела… Я даже не знаю, как мне тебя любить…

— Пусть он забирает свои паршивые фломастеры!

— Давай их сюда. Ты совершенно не заслуживаешь, чтобы тебе делали подарки.

— А ты меня давно уже не любишь! Тетя Ира сказала, кто любит своих детей, тот не приведет им чужого папу. А ты привела! Легкой жизни захотела!

Мара подняла измазанную руку к дрожащим губам. Алексей почувствовал, что пришла минута, когда вмешаться необходимо. Он подхватил невесомое тростниковое тельце Аленки, жмурясь от пронзительного вопля, потащил ее в коридор, оторвал ее от себя в темной ванной, запер дверь на задвижку и вернулся в комнату.

Мара стояла у окна и смотрела на серый двор. Алексей растянулся на тахте и демонстративно взял газету. Букв он не видел. Через две комнаты и переднюю рыдания доносились вполне явственно.