— Мамочка моя родненькая, мамочка моя дорогая, пожалей ты меня, заступись за меня… Мамочка моя родная…

После этой мольбы последовала выжидательная пауза.

«Если это ее проймет и она побежит спасать своего ребенка — тогда вся наша жизнь насмарку. Поработит нас эта девчонка», — думал Алексей с тем большей горечью, что и его самого пронзил этот жалобный вопль, выраженный по всем канонам русских классических сказок.

Но Мара от окна не отходила. Что она там чувствовала, он представлял себе не очень отчетливо. В напряженной тишине он ждал от нее хоть одного слова, но она молчала. Тогда заговорил Алексей бодрым и ровным голосом:

— Пойду погляжу, может быть, хватит.

Открыв дверь темницы, он миролюбиво спросил:

— Ну как, кончила плакать?

Рев внезапно прекратился, и вполне деловитый, хотя прерывающийся голос ответил:

— Нет еще… приходи попозже… только недолго…

Мара прошла на кухню и принялась за свои дела. Она очень аппетитно месила на столе большой ком желтого теста. Алексей погладил ее по плечу.

— Ничего, ничего, Алешенька, все правильно, — сказала она.

В ванной было тихо и темно.

— Ну, теперь кончила?

— Кончила, — с глубоким всхлипом ответила Аленка и взволновавшим его жестом полной доверчивости протянула навстречу руки. На него пахнуло жаром разгоревшегося от слез лица. Он отнес ее на кухню, внезапно растроганный этой незлобивостью до сжатия в горле, и чуть было не наговорил каких-то расчувствованных слов, но Мара трезво ввела их жизнь в нормальное русло:

— Я тебе оставила кусочек теста. Если хочешь, слепи Шурику пирожок.

— С яблоками или с вареньем?

Алексей не успел дочитать газету, как липкие от варенья руки обхватили его за шею.

— Я нечаянно сказала, что твои фломастеры паршивые. Они очень хорошие.

Он не стал выяснять, было ли это скрытое извинение или просто страх потерять фломастеры. Он и Маре не позволил «поговорить по душам» с Аленкой.

— Лучше ничего не фиксировать. Это ведь не ее слова. Она их от кого-то услышала и носила в душе как занозу.

— Придумываешь ты, — сказала Мара. — Какая там заноза. Отлично знаю, кто при ней высказывается. Это Ирина Павловна, Ниночкина мамаша. Она героиня. Она своего ребенка воспитывает без всякой помощи. Носит свое одиночество, как орден. Между прочим, красивая женщина. А моей дуре пора бы уже понимать, что к чему.

Все-таки не стоило смиряться с тем, чтобы кто-то безнаказанно внушал девочке чувство ущербности. Изорвав несколько черновиков, Алексей написал письмо:

«Уважаемая Ирина Павловна! Я вас очень прошу никогда не высказывать мнений и суждений по поводу нашей семейной жизни в присутствии Аленки. Алексей Камнев».

Он отнес это письмо в дом, к которому раза два провожал по вечерам Нину, и бросил его в дверную щель двадцать третьей квартиры. Ответа он не ждал, но Ирина Павловна ему позвонила:

— Я достаточно взрослый человек, чтобы кто-то мне делал замечания. А меньше всего — вы! — И хлопнула трубку, оставив последнее слово за собой.

А почему, собственно, меньше всего он? Чем он хуже других? Алексей был уязвлен и ничего не сказал Маре ни о письме, ни о телефонном разговоре.

Случайно найденные «воспитательные методы» оказались действенными и были приняты на вооружение. Теперь, когда у Аленки случались истерические взрывы, достаточно было спросить: «Может быть, тебе хочется посидеть в ванной комнате?» — и девочка иногда сразу затихала, а иногда с вызовом орала: «Хочется, хочется!» Но едва Алексей сбрасывал ее с рук, раздавался вполне трезвый голос:

— Только поскорее приди и спроси — ты перестала плакать?

Алексею во что бы то ни стало хотелось завоевать душу этой девчушки, этой пигалицы, завоевать ее доверие, чтобы создать настоящую семью. Он верил, что любовь рождает любовь. На помощь пришел незначительный случай. Буфетчица выдала кое-кому в институте «из-под стойки» по коробочке сливочных помадок, ставших почему-то редкостью. Вечером Мара стала звать Аленку ужинать, и Алексей услышал из своей комнаты обычные пререкания:

— Я тебе приготовила бутерброды с сыром.

— Хочу котлеты.

— Ты отлично знаешь, что их сегодня нет. Будешь вареное яйцо?

— Хочу что-нибудь вкусное.

Тут Алексея осенило. Он сунул коробочку под ковер тахты и позвал Аленку.

— Хочешь, я наколдую тебе любую вкусную вещь? — спросил он таинственным шепотом.

— Как наколдуешь? Ты, что ли, волшебник?

— А ты разве не знала?

— Ну, Лешенька, ты обманываешь! — А сама вся затрепетала от восторженного предвкушения.

— Ну давай, что бы тебе сейчас хотелось съесть?