— Похоже, в чужой шкуре мне предстоит узнать много нового, — пробормотала я.

— Это уж точно, — согласилась она. — Как думаешь, когда этот высокомерный метрдотель позволит нам сделать заказ?

Почему нас не замечали? Потому что мы женщины? Или были похожи на туристов, а кто на них обращает внимание? Может, сотрудники очень устали. Но когда метрдотель соизволил подойти к нам и спросил, что мы выбрали, то даже не упомянул нам то фирменное блюдо, которое только что в ярких красках описал мужчине, сидевшему за соседним столом.

Меня разрывало между Рут и Молли. Рут радовалась: ужасное обслуживание станет блестящим материалом для разгромной статьи. А Молли недоумевала от такого отношения. Молли хотелось оказаться дома, в Бирмингеме: «В наших ресторанах к обычным людям относятся с уважением!» Молли в душе так и кипела.

Однако проворковала самым приятным голоском:

— Кажется, джентльмену за соседним столиком вы рассказывали о каком-то особом блюде?

— Это довольно большое блюдо, — угрюмо ответил метрдотель.

— Ну и хорошо, — тихо сказала Молли. — Мы его закажем. И бутылку «Шамболь-Мюзиньи» восемьдесят пятого года.

Как только принесли вино, Клаудия расслабилась. Покрутила в бокале гранатовую жидкость, благосклонно улыбнулась фуа-гра сотэ и вдохнула аромат белого персика, который подали к печени.

— Белые персики каждый раз напоминают мне о Париже, — радостно сказала она.

Мне вдруг вспомнился голос матери, которая говорила: — «Бедная Клаудия». Такой тон она приберегала для одиноких женщин. «Лишь раз она вышла замуж, но ее мужа сбил грузовик. Она так и не смогла переступить через его смерть».

Клаудия улыбалась своему тунцу карри под соусом тар-тар. Полупрозрачные рубиновые кусочки сырой рыбы подали в компании разложенных внахлест кружков тонко нарезанного редиса. Я подумала, что она страшно бы удивилась, если б узнала, что моя мать испытывала к ней жалость. После гибели мужа Клаудия переменилась, выковала характер, который ее устраивал, и стала учить других, как им добиться того же. Из подруг матери работала только она. После третьего бокала бургундского она подробно рассказывала о своем любимом отеле в Бон.

Я вежливо слушала, на лице сияла лучшая улыбка Молли. Еда была хорошей, однако бросалось в глаза, что люди, сидевшие за другими столиками, получали значительно больше внимания.

Затем что-то изменилось. Метрдотель подошел к нам и объявил, что в помещении для некурящих освободился столик. Не желаем ли мы перейти туда? Выйдя из закутка, я увидела, что нас подвели к столу побольше размером, и почувствовала, что неприятная часть нашего ужина подошла к концу.

Однако наше переселение получилось не слишком гладким. Помощник официанта хмуро перевез на тележке через все помещение использованные стаканы для воды и тарелки с хлебом, сунул нам в руки смятые салфетки и отбыл. Глядя ему в спину, я, не выходя из образа, сказала тихим голосом Молли:

— Мог бы по крайней мере заново сложить салфетки!

— Да брось, дорогуша, какая разница? — успокоила меня Клаудия.

Официант только что поставил перед ней тарелку с черным морским окунем под винным соусом бароло, и она смотрела на него с мечтательным выражением. Рыба была покрыта прозрачными кружками картофеля, прилегавшими к пей, словно вторая кожа. Клаудия тронула рыбу вилкой и с восторгом увидела, как румяная картофельная оболочка раскрылась, обнажив мягкую кремовую рыбную плоть.

— Клаудия! — резко сказала Молли. — Вы, как никто другой, должны понимать значение театра. Еда, возможно, и хорошая, но обслуживание настолько ужасно, что вечер испорчен.

— Прошу прощения, — сказала Клаудия, решительно отодвинув рыбу. — Ты совершенно права.

— Я пришла сюда не просто поесть, — продолжила Молли медленно и серьезно. — Я пришла за гламуром. Я хочу платить за привилегию почувствовать себя богатой и значительной, хотя бы на несколько часов. Неужели я так много прошу? Я пришла сюда в поисках прекрасного сна, а оказалась в ночном кошмаре. Я чувствую себя беспомощной старой развалиной. Возможно, сама по себе я ничего не представляю, но мне не нравится, когда я плачу за то, чтобы меня унижали. Это несправедливо.

Клаудия смотрела на меня с удивлением. Я и сама себе удивлялась. Откуда явилась ко мне эта речь? Кто такая эта женщина? Я досадливо возила вилкой по тарелке с несезонными овощами. Когда принесли пирожное с шоколадным суфле, я отодвинула его, едва надкусив.

— Я не стану есть десерт, — услышала я собственный голос. — Лучше потеряю пятнадцать фунтов.

И, подписав счет, обнаружила, что подпись Молли ничуть не напоминает мою.

Клаудия была в восторге.

— Мы сделали это! — сказала она, когда мы вышли на улицу. — Ты всех одурачила. Им и в голову не пришло, кто ты такая.