— У тебя нет смелости для этого.

— Что нет, Мизинец? Вот увидишь. Сейчас мое сердце запрыгало. Автомобиль остановился; он сошел. Вызов Мизинца смешивался с моим страхом и моей смелостью, я не хотел идти, но мое тщеславие толкало мои ноги. Я повернул к бару и остановился, почти невидимый у стены. Сердце стучало так сильно, что я боялся, как бы его удары не услышали в баре; он вышел, даже не заметив меня. Услышал, как открылась дверца…

— Сейчас или никогда, Мизинец!

В один прыжок я прилепился к колесу, держась со всех сил, которые мне придавал страх. Я знал, что до Народной Школы было огромное расстояние. И, уже представлял свою победу перед глазами моих товарищей…

— Ай! Я вскрикнул так сильно и пронзительно, что люди вышли из кафе, чтобы посмотреть, кого задавило.

Я висел в полуметре от земли, раскачиваясь, раскачиваясь. Мои уши горели как раска-ленные угли. Что-то в моем плане не сработало. Забыл послушать, к моему стыду, шум работающего мотора.

И без того суровое лицо Португальца, стало еще суровей. Его глаза полыхали огнем.

— Так это ты, наглый сопляк? Сопляк, как и те, такой же наглый!..

Он позволил моим ногам стать на землю. Отпустил одно мое ухо и толстой рукой погрозил мне в лицо.

— Ты думаешь, сопляк, я не заметил, как ты все дни наблюдаешь за моим автомобилем? Я накажу тебя, чтобы больше не возникало желание повторить то, что ты сделал.

От унижения мне было больнее, чем от боли. Единственным желанием было, изрыгнуть несколько плохих слов этому животному.

Но он не отпускал меня, и, похоже, угадывая мои мысли, угрожал мне свободной рукой.

— Говори! Ругайся! Почему не говоришь?

Мои глаза наполнились слезами от боли, и унижения, перед людьми, которые присутст-вовали при этой сцене и злобно смеялись.

Португалец продолжал уничтожать меня.

— Так почему ты не ругаешься, сопляк?

В моей груди нарастал нестерпимый протест, и я нашел силы ответить со злостью:

— Сейчас я не говорю, потому что думаю. А когда вырасту, то я тебя убью.

Он расхохотался, и его хохот подхватили зрители.

— Ну, так расти, сопляк. Я буду тебя здесь ждать. Но прежде я преподам тебе урок.

Быстро отпустил мое ухо и положил меня на свои колени. Он дал мне только один шлепок, но с такой силой, что я думал, моя задница прилипнет к желудку. Тогда он отпустил меня.

Я ушел под насмешки, ошеломленный. Только, когда я дошел до другой стороны Рио-Сан Пабло, которую пересек не глядя, смог провести рукой по заднице, чтобы смягчить последствие полученного удара. Сукин сын! Он увидит. Я поклялся отомстить. Поклялся, что… однако боль уменьшалась пропорционально моему удалению от тех мерзких людей. Самое худшее, если в школе об этом узнают. А что я скажу Мизинца. В течение недели, когда я буду проходить мимо «Нищеты и голода», надо мной будут смеяться, так подло, как могут только все взрослые. Придется выходить пораньше и пересекать шоссе в другом месте…

В таком состоянии души я подошел к Рынку. Помыл свои ноги в фонтане и обул свои тапочки. Тотока ждал меня с нетерпением. Я ничего не рассказал ему о своем поражении.

— Зез'e, мне нужна твоя помощь.

— Что ты натворил?

— Ты помнишь Би'e?

— Того быка с улицы Барона Капаема?

— Он самый. Он меня ждет у выхода. Ты не хочешь с ним подраться вместо меня?..

— Но он, же убьет меня!

— Почему он тебя убьет! Ты же драчун и храбрый.

— Хорошо. На выход?

— Да, на выход.

Такой был Тотока, всегда набивался на драку, а затем впутывал меня в свои разборки. Но это было не плохо. Всю свою злость на Португальца я сорву на Би'e.

Надо сказать, что в тот день мне сильно досталось, у меня был лиловый глаз и руки в синяках. Тотока сидел со всеми, подбадривая меня, с книгами на коленях; с моими и своими. Все старались дать советы.

— Бей его головой по животу, Зез'e. Укуси его, вонзи в него ногти, в нем только жир. Бей ногой по яйцам.

Однако, не смотря на мой дух и советы, которые мне давали, если бы, не дон Роземберг, из кондитерской, из меня бы сделали фарш. Он вышел из-за прилавка, схватил Би'e за воротник рубашки и встряхнул его пару раз.

— И не стыдно тебе? Такой огромный, а бьешь такого маленького!

Дон Роземберг тайно вздыхал, как говорили дома, по моей сестре Лал'a. Он знал меня, и каждый раз, когда был с нами, угощал печеньем и леденцами, при этом улыбался так широко, что были видны его золотые зубы.