Нам было не до них, мы бегали до проруби на озере и обратно с этими ведрами, как очумелые. А это расстояние больше ста метров в горку. И снегу по пояс.

Именно тогда я поняла смысл такого приспособления, как русское коромысло. Ведь у других народов коромысла нет – воду носят просто в ведрах, в руках. Потому что им не приходится тащить два ведра с водой, идя по протоптанной узкой канаве между двух сугробов по пояс. А если приходится? Вот как ты будешь их тащить? Надо или руки развести в стороны, почти горизонтально, чтобы ведра не зацеплялись за снег, или одну руку с ведром держать впереди себя, а вторую сзади, чтобы уместиться в этой канаве вместе с ведрами. И то и другое жутко неудобно. Вот он, смысл коромысла: положил его на плечи и иди – ведра качаются по бокам тропинки высоко над поверхностью снега.

Заодно предлагаю задуматься о физической силе тех красоток с коромыслом, которых часто изображают на «русских народных картинках». Идет себе этакой павой с улыбочкой, а между прочим, она двадцать килограммов воды тащит на плечах. Это если ведра алюминиевые, а если стародавние, деревянные а-ля бочонок, то и все тридцать килограммов.

В общем, много мне истин открылось о народной жизни, пока мы эту печку заливали. Залили все-таки. Глина, из которой она была сложена, раскаталась по полу толстым грязевым слоем, дом был полон дыма, пара и холода, потому что от нашей беготни тепло, разумеется, все улетучилось. Сил не было совсем – почти умерли все.

Бабки, получив полноценное наслаждение от этого спектакля, забрали свои ведра и стулья и ушли, так и не сойдясь в едином мнении, как это все произошло: были ли мы все пьяны в лежку (вроде непохоже) или просто круглые идиоты.

В этот момент Пал Саныч, светлая ему память, пришел и сказал, что истопил для нас баню. Мы, девчонки, оставили наших мальчишек топить вторую печку и заново согревать дом и попели в баню. Как же это было кстати!

Вечером явилась с визитом Нина с фонарем. Она проявила незаурядную проницательность, почти угадав причину пожара. Спросила, сколько мы часов топили печку без перерыва. И узнав, что несколько суток, схватилась за голову. Нам была прочитана лекция о топке русских печек, обильно усыпанная матом, и мы ее с покорностью выслушали. А потом был отдан решительный приказ привести все по возможности в порядок после погрома.

«Мы твоих родителей, Верка, знатно уважаем, и ты не смей им дом говнить!» – было ее финальное слово.

Весь следующий день мы отскребали от пола глину и выносили наружу остатки разломанной печки. Я действительно не очень представляла себе, что скажу родителям, но была очень довольна, что мы вовремя смогли все потушить, и дом не сгорел. Вспоминая летние подвиги с ремонтом, я полагала, что починить печку – это, конечно, будет проблема, но как-нибудь справимся. Хотелось так же, как Марина, «оставить дом чистым». Этого в целом кое-как удалось добиться.

Сразу скажу, что по пути в Москву мои друзья поглядывали на меня с ужасом, представляя, что мне скажут родители. Я, конечно, тоже побаивалась. Но решила взять быка за рога, и когда они меня спросили (еще в прихожей, пока я раздевалась), как дела, ответила решительно: «Дела ничего себе, но только мы печку сожгли. Остальной дом не пострадал и все успели убрать», – добавила я.

Родители, надо заметить, выдержали удар с честью – не упали, не закричали. А только усомнились: «Ну да? Как это можно печку сжечь?» Тут я им все подробно объяснила: о печках без фундамента и о том, что будет, если их топить несколько суток подряд.

Короче говоря, меня не убили за этот «подвиг», и коллекция булавинских легенд обогатилась еще одной историей, которую рассказывали и пересказывали на берегах озера Волья еще долго-предолго. И меня в магазине узнавали как «ту самую, у которой студенты зимой печку сожгли». Так что и я тоже прославилась.

Студентам же вся эта история вообще скоро уже представлялась феерическим приключением. Нам все завидовали – и явно, и тайно. Мы продолжали ездить зимой «в деревню» вплоть до пятого курса, многие рвались попасть в нашу компанию, но таких замечательных событий больше ни разу не происходило.

Да нет, я не ошиблась, печку мы сжигали еще раз (второй) на следующий год и почти тем же составом участников.

За лето мои героические родители печку сумели восстановить, вернее, сделать заново. Старая печка была не из кирпичей, а из огромных самодельных кусков глины, смешанной с соломой.

Это из-за бедности в тех краях так строили. Нормальных обожженных кирпичей было не купить, вот и лепили такие самодельные «кирпичи», каждый в два-три раза больше обычного, и из них по-сырому строили. А обжиг, должно быть, проходил, когда уже печь начинали топить, – обжигалось как бы все вместе. Поэтому при разломе печки получилась не куча кирпичей, как можно было предположить, а большая гора полуобожженной-полусырой глины, которую мы еще зимой вынесли наружу. Для повторного использования эта глина не годилась, и вообще, такой способ изготовления печи очень трудоемкий и напоминает труд древних евреев, от которого они, как известно, сбежали в пустыню.

Надо было как-то достать кирпичи (напомню, что стройматериалы в те времена населению не продавали). Пришлось почти украсть, а куда деваться. В деревне была старая брошенная «водогрейка» – сарай с небольшой печкой, на которой грели воду для каких-то колхозных надобностей в старинные годы. Она уже лет тридцать как стояла заброшенная, крыша прохудилась, а кирпичная (!) печка стала разваливаться под осенними дождями.

Имущество было совхозное. И вот Нина, на правах единственного представителя власти в деревне, нам эту полуразрушенную печку отдала. Сказала: «Разбирайте, все равно пропадет».