Поехали – действительно, в какой-то деревне на дороге их ждала женщина с сумкой. Это и оказалась невеста тракториста и потенциальная доярка. Привезли ее в Булавино. Некоторое время они действительно пожили вместе, но потом тракторист сообщил, что она ему надоела и не варит суп и что он уже нашел новую жену в Н. – тоже по смс-переписке. И уехал. А доярка пока осталась и работает.

Вообще, доярки у нас побывали самые разные и удивительные. Одна была по имени Майя, бывшая зэчка, но очень чистоплотная. Она появилась сразу же после исчезновения «цыган» и до блеска отчистила весьма загаженную ими молочную кухню. Работала довольно долго и хороню, и все были довольны, пока не выяснилось, что она страдает очень распространенным недостатком – алкоголизмом. В какой-то момент она сорвалась и две недели лежала «в отключке», неподвижная, как бревно.

Моркуновская ферма – большой хлев для скота, на переднем плане – треугольная «молочная кухня», сзади с синей крышей – сарай для сена.

Коровы ревели недоенные, все сбились с ног, пытаясь одновременно привести доярку в чувство и хоть как-то подоить несчастное стадо, но все напрасно. Пришлось уволить. Методы обнаружения новых доярок самые разные – от объявления в местной прессе до поиска через знакомых в родной для Моркунова О-ской губернии.

Надо учесть, что в Н-ской области очень плохо с работой, почти все колхозы-совхозы развалились. Но при этом найти хорошую доярку очень трудно. После Майи была одна несчастная женщина, появившаяся по объявлению, по имени Вера. Она отличалась какой-то уж совсем невозможной тупостью. Она не понимала, что ей говорят, даже на уровне «поставь сюда лопату». Прочитать надпись на бидоне «утро» или «вечер» (в один бидон полагается наливать молоко с утренней дойки, а в другой – с вечерней) она не могла, говорила: «Буквы какие-то непонятные». Другие работники фермы от нее просто выли, никогда невозможно было понять: она хоть слово осознала из того, что ты ей сказал, или нет? В конце концов по настоятельному требованию всей деревни Моркунов отвез ее туда, откуда взял, – к винному магазину в городе В. Она отнеслась к этому с тупым равнодушием. Там ее с ухмылками встретили старые знакомые-алкоголики: «Что, Верка, тебя опять выгнали?» Она, не отвечая, пошла и села рядом с ними. Вероятно, бедная Вера была слабоумной жертвой какого-нибудь алкогольного зачатия.

Наша деревенская гордость – два трактора. Есть еще даже почти починенный экскаватор.

После серии не прошедших испытаний алкоголичек Моркунов однажды нашел нечто невероятное – непьющую доярку, вдобавок молодую! Она была с торжеством привезена в Булавино и помещена в изолированную комнату в общежитии. Но недолгой была радость. Оказалось, что в этой женщине крылась еще большая опасность, чем в несчастных алкоголичках. Она была, как выражаются в деревне, «здорова по мужикам», и это оказалось в тысячу раз хуже. Она, по-видимому, заигрывала со всем мужским населением фермы и ловко стравливала их между собой. Надо полагать, ей это доставляло удовольствие.

В нашей мирной деревне началось нечто невиданное. Сначала кровавые драки, потом и вовсе поножовщина. Один из пастухов, совершенно милейший в обычной жизни человек по имени Гриша, выломал дверь в ее комнату и перебил ей руку дубинкой, хотел и вовсе убить, но она как-то вывернулась, сбежала и два дня пряталась от озверевшего Гриши на чердаке. Потом Григория отлупил его родной брат Степан, мужик двухметрового роста и весом в сто тридцать килограммов, – так, что Гриша еле жив остался и ударился в запой.

Короче, девушку пришлось погрузить на лодку, перевести на тот берег и сказать: иди, мол, с Богом на все четыре стороны!

После нее была некая Лена, жившая семейной парой с этим самым Гришей, почти непьющая, достаточно толковая, но вороватая. Она смогла организовать систематическое хищение с фермы половины молочной продукции (творога, сметаны и масла) и продажу его из-под полы нашим деревенским бабкам. Бабки отлично знали, что покупают ворованное, – после увольнения и отъезда Лены и Григория они с удовольствием пришли к Даше и настучали на ее бывших работников: «А ты знаешь, они нам все время говорили – не берите творог у Даши, берите у нас за полцены!» При этом бабки почему-то совсем не считали себя виноватыми в скупке краденого. Кроме того, удивительно, что они все как одна сочли свой донос на бывших сообщников совершенно нормальным и даже благородным делом.

Интересно, что все наши деревенские работники фермы всегда готовы взяться за любую подработку («халтуру», как они ее называют), но практически никогда ее не выполняют.

Они всегда с удовольствием соглашаются, например, поколоть дрова или прополоть сад, оговаривают цену, говорят, что да, деньги очень нужны, но за последние пятнадцать лет не было ни одного случая, чтобы они выполнили свое обещание, если им ежедневно не напоминать. Особенно безнадежно с ними договариваться о какой-то работе на время своего отсутствия в деревне – стопроцентная вероятность, что ничего сделано не будет. Во-первых, они, как правило, совершенно не могут работать не из-под палки. Просто забывают, как будто бы не хватает «оперативной памяти». Или откладывают со дня на день – сегодня жарко, завтра дождливо, послезавтра неохота, а там и вовсе зима наступила. Так и говорят: «Я хотела прополоть, а потом подумала: все равно снова вырастет или скоро зима наступит – чего там еще полоть!»

Кроме того, у них совсем другое чувство времени, чем у горожан. Они решительно отказываются понимать, почему такую-то работу надо сделать именно к пятнадцатому числу или, скажем, к шести вечера. При этом, вероятно, из деликатности, они никогда не возражают, если слышат такое глупое условие. А может быть, просто пропускают его мимо ушей. Почему, собственно, к пятнадцатому? Что за спешка? А если к двадцать пятому – что, кто-нибудь умрет? Или, скажем, к пятнадцатому числу будущего месяца? А если вообще на следующий год сделаем – ну не сложилось в этом году: то одно, то другое…