Скоро мы переехали в деревню. Мать не смогла потянуть расходы за съемную квартиру в одиночку. Ее почтальонской зарплаты едва хватало на еду. Мне тогда было уже десять. А Дашке еще три годика.

Переехали мы быстро. Всех наших нажитых в городе вещей едва хватило, чтобы заполнить кузов полуторки наполовину. Пара диванов, письменный стол, тумбочка, холодильник да два мешка одежды и постельного белья. Даже телевизора не было. Точнее, он был, новый, плоский, с метровой диагональю. Отец на последнюю премию купил, всю жизнь о нем мечтал. Да вот неудача, купил, а посмотреть вдоволь не успел. Телик мамка водителю машины отдала как плату за переезд. Деревня наша далеко в тайге находится, верст за двести пятьдесят от города. Дорог там нормальных нет, только проселочные. Вот и не сыскать желающих в ту дыру ездить. Мать с отцом с той деревни и сбежали, поскольку житья там никакого нету. Глушь, одним словом.

Вот тогда, когда мы уезжали, дядька мне и сказал на прощание, береги, мол, своих женщин, а в особенности Дашеньку. Ты теперь, говорит, в семье единственный мужчина.

Деревня нас встретила несильно дружелюбно, если не сказать, что просто враждебно. Толстые местные тетки только и говорили, что приехали тут городские дачники. Не сиделось им в родной деревне, в город, мол, потянуло. Теперь вот пообтесались и обратно лезут. А вот не ждет их тут никто.

С радостью к нашему приезду отнеслись только дед Павло и бабушка Полина – соседи наши. Я их не помню, но матушка рассказывала, что они меня нянчили, когда я еще совсем малышом был. Родители мои в аккурат через год после моего рождения из деревни уехали.

Работы в ту пору в нашей деревне, как и по сей день, не было. Вернее, была, только уж совсем поганая. Можно было на Митьку Буржуя работать или в тайге браконьерничать. Да только у Митьки одни алкаши всю жизнь и работали. Странный он – Митька этот. Сначала, когда он коммерцией занялся, от него польза всей деревне была. Он и лесопилку справил, и склады отстроил. Начал людей нанимать, чтобы грибы-ягоды собирали. Даже консервный цех отгрохал. Вся деревня на него чуть ли не богу молилась. Я всего этого сам не видел, конечно, люди рассказывали.

Так вот, продолжалась его коммерция года три-четыре. Все его в деревне уважали и любили. Бывало, как у Митьки в доме какой праздник случится, так он столы прямо на улице накрывал и всю деревню к себе на угощение звал. Одна беда у него была, неженатый он долго оставался. Через эту беду разлад у него и случился. В общем, решил наш олигарх доморощенный посреди зимы на отдых съездить. Зимы у нас лютые и долгие. Работы мало осталось, да и налажено у Митьки все было. Заводик консервный банки с грибами и вареньем закатывает. Лесопилочка вполсилы трудится, да и ладно. И поехал Митька в далекие заграницы. На моря сини, да на солнышко ласковое, чужедальнее. И познакомился он там, на беду всей деревне, с барышней столичной. И начались его мытарства.

Обратно приехал в деревню сам не свой. Пока на морях были, барышня там с Митькой любовь крутила да денежки его, честно заработанные, транжирила. А как только обратно вернулись, хвостом вильнула и в столицу свою укатила. Митька недельку дома еле отсидел и в столицу помчался – свататься. Вернулся через три дня. Мрачный и злой. На работников стал покрикивать, что раньше за ним отродясь не водилось. Отказала ему столичная штучка, говорит, мол, что не хочет жизнь свою молодую в глуши таежной губить. Ей и в столице неплохо живется. Плюнуть бы Митьке на нее да найти себе девушку из местных. Да видно, приворожила она его крепко к себе, и Митька наш не из таких, кто при первых трудностях отступается.

Начались его бесконечные паломничества в столицу и обратно. С каждым разом все более чужим в родную деревню возвращался. Зарплаты понемногу зажимать стал. А то ж на поездки да на рестораны столичные, почитай, вся прибыль уходить и стала. Пытались его односельчане образумить, только не стал он никого слушать. Разругался с половиной деревни да опять в столицу укатил.

А когда снова вернулся, народ чуть в пляс от радости не кинулся. Только из машины успел выйти, как давай народ собирать на гулянье. И опять столы на улице накрывались, и вино с дорогими коньяками рекой лилось. Согласилась, оказывается, столичная барышня, наконец, за Митьку замуж выйти. Видно, ей там, в столице, не так уж тепло житься стало, а тут жених пропадает. Вся деревня спокойно вздохнула, думали, что по-прежнему заживем, а может, и еще лучше. Что успокоится душа у парня, и дела коммерческие на лад пойдут. Да только зря радовались, как оказалось.

Отгремели три дня гулянки по поводу удачного Митькиного сватовства. Поехал Митенька в столицу. Там свадьбу и справил. Из деревни на ней только шофер его Николай был. Рассказывал потом, что таких блюд и напитков он даже и по телевизору не видал. А сколько гостей было, что в трех соседних деревнях столько народу не соберется. Всем свадьбам свадьба была.

Думали в деревне, Митька по обычаю и дома пир горой закатит, подарками запаслись, к встрече готовились. Да только вышло все иначе. Приехали молодые в деревню, и тишина. Подарки-то, конечно, Митьке во двор снесли, не пропадать же добру. Да только Митька с тех пор, как жену в новый дом привел, снова стал злым да нелюдимым. Бабы местные поначалу к столичной барышне все в подруги набивались, да без толку. Та их и со двора не гнала, и при встрече вроде улыбалась, да только глаза ее выдавали. Глянешь в них, и как будто в прорубь студеную с головой окунулся. Это я и сам подтвердить могу. Не раз Виолетту, так Митькину жену величают, на улице встречал.

Бывает, идешь навстречу, а ноги аж подкашиваются, все боишься, что взглядом своим змеиным одарит.

И стал с тех пор, как жену из столицы привез, Митька с каждым днем жадней да прижимистей. Зарплату сразу же всем вдвое урезал. И к работникам по любому поводу придираться стал. Штрафов понапридумывал да правил всяких. Стали люди от него разбегаться. Где это видано, чтобы парень, которого сызмальства вся деревня знала, вдруг барином-самодуром стал. Вскоре на Митьку из местных уже никто и не работал. Тот, правда, недолго горевал. Поехал в город да набрал себе там работников. В основном алкашей да заключенных бывших. Правда, и из местных кое-кого все же прикормил. Надо ж над этой бандой и надсмотр кому-то вести. И стал он с тех пор для всей деревни Митькой Буржуем. Старики с ним здороваться перестали, да и молодежь только вслед плюет. А он отстроил себе дом новый. Забор вокруг него поставил здоровенный и живет в нем со своей Виолеттой припеваючи и в ус не дует. Плевать им на всю деревню.