Подобрав полы халата, учитель опустился рядом с ним на кошму, отставив в сторону ногу с протезом, и что-то спросил, Марат только одно слово и понял — табиб — знахарь. Караджа насмешливо ответил и посмотрел на незнакомца, пытаясь определить, что за человек пожаловал в его дом. Перехватив его взгляд, Аман сказал по-русски:

— Верно говорят: в голове темно — весь мир мрачен. Злость твоя так и не остыла за все эти годы.

Караджа снова ответил ему что-то с издевкой в голосе и опять посмотрел выжидательно на Марата.

— Ты, Караджа, как скорпион, — покачал головой Гельдыев. — К тебе прикасаться опасно.

— А ты не прикасайся, — вдруг резко и тоже по-русски сказал тот. — Об одном прошу — оставьте меня и мою семью в покое. А насчет скорпиона… Сказано: скорпион — брат змеи. Значит, ты змея, Аман.

Учитель досадливо крякнул, но промолчал.

Мальчик принес скатерть, расстелил между гостями и больным отцом, положил лепешки, расставил пиалы, затем внес два фарфоровых чайника с отбитыми носиками и молча вышел, неслышно прикрыв дверь.

«Они, что же, выходит, братья?» — недоумевая, подумал Марат.

Шумно отхлебнув чая, Аман проговорил насупленно:

— Сын Назара к тебе пришел. Ты помнишь Назара?

Какая-то неведомая сила толкнула Караджу, он вскинулся, сел, одеяло скользнуло с груди, открыв ее взору — могучую, густо поросшую черными волосами, в которых поблескивали уже белые нити. Словно желая прикрыть ее, Караджа провел широкой ладонью по мускулистым полудужьям, и ладонь замерла с левой стороны, там, где сердце. Глаза были растерянные, испуганные, шарили по лицу гостя.

— Какого Назара? — хрипло спросил он.

— Ты чего испугался, Караджа? — Аман внимательно вглядывался в его лицо. — Чего всполошился?

Но тот уже совладал с собой, откинулся на подушку, натянул одеяло до подбородка.

— Это какого же Назара? — словно не расслышав, снова спросил он, продолжая шарить глазами по лицу Марата, отыскивая в нем что-то, ему одному ведомое. — Не могу вспомнить… В Иране во время войны служил со мной Назар Бадаев из Ташауза. Не его сын?

— Назара Уста-Кую, — жестко напомнил учитель. — Как же ты мог забыть?

— А… — словно простонал Караджа и прикрыл глаза.

— Ты же работал с ним, колодец рыл, — продолжал Гельдыев.

— Работал, — как эхо повторил Караджа, не открывая глаз, помолчал, хрипло дыша, и добавил уже раздраженно: — Мало где я работал, с кем работал… И потом — не работал, а учеником был, да недоучился, ушел.

— Сын про отца ничего не знает, — упрекнул его учитель. — Тебя приехал расспросить. Ты один можешь помнить.

— Помнить… Что я могу помнить? Сколько лет прошло… Что все знают, то и я знаю.

— А письмо, которое твой отец показывал? — тихо сказал учитель и напряженно потянулся к больному, ожидая ответа.

Но у того только веки вздрогнули, глаз же он не открыл и ответил тоже очень тихо:

— Нет у меня отца, ты это знаешь. Я всю жизнь своим трудом кормлюсь.

— Но тогда отец еще с вами жил, мог же рассказать что-то, — настаивал Гельдыев, с прежним напряжением вглядываясь в лицо Караджи.

— Нет у меня отца, — упрямо повторил тот. — И ничего он мне не рассказывал.

— Что за письмо? — спросил Марат.

Повернувшись к нему, Гельдыев ответил хмуро:

— Тачмамед письмо от Назара… ну говорили так, что от Назара привез, а в том письме Назар будто бы писал односельчанам… не знаю точно, но ругал Советскую власть и сообщал, что за границу ушел с семьей.

— Как же — с семьей, если я здесь? — чувствуя, что кровь приливает к лицу и сердце начинает торопиться, воскликнул Марат.

— Я же сказал: точно не знаю, люди рассказывали, — смутился Аман. — Будто не на учебу посылают, а заставляют другую веру принимать и детей отбирают.

— Чушь какая-то, — приходя в себя, пожал плечами Марат и вопросительно посмотрел на Караджу, ожидая, что тот опровергнет эти нелепые россказни.

— Сын Назара к тебе пришел, — понимая его состояние, напомнил хозяину учитель, — он правду знать хочет. Он имеет на это право — он сын.

У Тачмамедова дыхание было прерывистое, в груди хрипело, посвистывало. Он упорно молчал и глаз не раскрывал.

— Письмо это сохранилось? — спросил Марат.

— Времени-то сколько прошло, — напомнил учитель и снова обратился к хозяину: — Так ничего и не скажешь сыну Назара?