– К черту кофе! Погодите, мне ж переодеться не во что…

– Это решаемо. Главное, что оружие есть. Уже полдела. Сейчас что-нибудь добудем.

Через двадцать минут я и впрямь уже вполне прилично выгляжу и вместе с Буршем стою у больнички, ждем транспорт с больными и ранеными. Неожиданно вылезает солнце – рахитичное такое, питерское, но оно даже греет. Тут же начинает капать с крыши.

– Не хотите завести себе щенка? – неожиданно спрашивает щурящийся от солнца Бурш.

– Нет, не думал как-то. А зачем? – растерянно отвечаю я.

– По нынешним временам полезно – никто не подберется незаметно. У меня как раз есть возможность вам подарок такой сделать. Немецкая овчарка ощенилась, детеныши замечательные. Заодно помогли бы мне общество организовать, а то у нас публика трудно организуется. Это на Западе они привыкли чуть что тут же создавать клубы-комитеты, у нас народ сырой в этом плане. Не слепляется.

– Погодите, а что за общество?

– Кинологическое, разумеется. Для обучения и дрессуры тягловых собак. Ездовых.

Я определенно теряюсь. Недоуменно смотрю на коллегу: нет, точно не шутит.

– Извините, не понимаю. Это ж на Крайнем Севере только. Джек Лондон, Аляска…

– Ничего подобного. В Европе до Первой мировой войны собаки вполне во многих местах лошадей замещали, особенно там, где лавочка маленькая и лошадь держать накладно, а товар надо развозить ежедневно. Мясники, молочники, зеленщики. Собаки возили тележки. Тот же ротвейлер – это тягловый пес. Для того и вывели. Пес мясника… Кроме прочего, мясник, бухая с выручки, вешал кошелек на шею псу, и тот, естессно, подпускал к кошельку только хозяина. Опять же выгода.

– Вы что, серьезно?

– Абсолютно. Да, кстати, во время Второй мировой собак точно так же пользовали. И связные собаки, и ездовые… Что мы использовали, что немцы. Скажете, не видели санитарных собак? С волокушами и тележками?

– Видел, но как-то не заострил внимания. А ведь действительно! Точно – были. Некоторые вообще ухитрялись сами работать: раненых отыскивали, ждали, пока заберется в волокушу, и тащили к месту сбора. Прямо сенбернары. Те тоже ведь предупреждали о лавинах и потом отлично искали пострадавших.

– Вот я о том же. Так что подумайте. Немецкие овчарки – настоящие собаки, не пожалеете. Дрессировать, конечно, придется, зато потом не нарадуетесь. С дрессировкой помогу.

– А без дрессировки никак?

– Никак, – твердо говорит Бурш. Думает минутку и продолжает: – Собака – хороший зверь. Но все же зверь. Это надо учитывать. Человека же тоже надо дрессировать. И то не факт, что после этого он человеком станет, а не продолжит быть хищной обезьяной.

Не успеваю ему ответить, как прибывает обещанный транспорт с ранеными и больными. Лежачих, к счастью, ни одного, все худо-бедно, но ковыляют самостоятельно.

Первый же раненый хорошо знаком – это толстяк-повар, так удививший меня рассуждениями об Англии в самый гнусный момент первой ночи после взятия завода. У него наспех замотаны кисти рук, куртка накинута на плечи. Ошпарился, оказывается, супом. Замечательно, что супы на заводе постные. Значит, ожог кипятком, без жира, а это гораздо лучше и в лечении, и в прогнозе.

Эх, порадовался бы Николаич, хотел ведь, чтоб толстяка сюда перетянули, виды какие-то имел. Поди-ка узнай, что за комбинацию задумывал. Эх…

Не успеваю перемолвиться с толстяком парой слов, как мое внимание отвлекает сценка рядом – проходящая мимо нас молодая мамаша тянет за руку симпатичного дитенка лет трех. Дитенок, чем-то заинтересовавшись, таращится на нас, начинает задерживаться. Мама дергает его резко за ручку, детеныш пускается в рев. Мамаша волочет его дальше, ругая на все корки, как у нас принято – и дураком, и недотепой, и всяко разно. Мамашки обычно не стесняются.

Я срываюсь. Не, обычно-то я смирный, но тут что-то все вместе накатило, и я напускаюсь на мамашку едва ли не гуще, чем она на своего детеныша. Успеваю проинформировать ее, что она дура еловая и таким рывком вполне выдерет у дитенка руку из плечевого сустава (что бывает очень часто), что дитенка ругать нельзя и так далее…

Лаемся минуты две, потом безобразную сцену пресекает Бурш, вмешиваясь с грацией бронетранспортера и разводя враждующие стороны. Мамаша утаскивает ревущего вовсю дитенка, обещая мне всякие кары – и обязательно пожаловаться на меня всем подряд и моему начальству особенно…

От этого я как-то сдуваюсь. Лежит мое начальство на каталке…

Бурш вздыхает, выдает совсем неожиданное:

– Святого пастыря, сущностями безмысленными бурчаща, смело сливной трубе уподоблю. Идемте лучше работать.