— Ведь могут и украсть.

— Она им обойдется дороже собственной жизни. — Он скривил губы. — Все знают, чья это машина. Никто не посмеет к ней прикоснуться.

— Ты говоришь прямо как какой-то крестный отец! — Я хотела, чтобы это прозвучало как оскорбление, но лицо Тома осталось невозмутимым, когда он произнес в ответ:

— Если кто-то и посмеет украсть у меня, ему это с рук не сойдет. То же самое относится к моим друзьям и семье. Поэтому Фло всегда была в безопасности у себя дома. Здесь люди знают, что для них хорошо, а это значит — не трогать то, что принадлежит Тому О'Мара.

— Понимаю. — Угрожающий смысл его слов показался мне отталкивающим, но я, не колеблясь, села в машину. Я отчетливо осознавала его близость, то, как он держит руль, касается длинной смуглой рукой рычага передачи.

— Ты на что смотришь? — спросил он.

— На тебя. Раньше я тебя не видела при дневном свете.

Он вставил компакт-диск в проигрыватель, и жесткий сердитый голос запел «Дикого бродягу».

— Мне нравятся ирландцы, — сказал он. Потом он посмотрел на меня с таким видом, что у меня перехватило дыхание. — Ты тоже на свету классно выглядишь. — Он завел двигатель и резко выехал на трассу. — Но у меня от тебя что-то крыша едет. Лучше бы я тебя не встречал.

В пабе в Формби мы были первыми посетителями. Том проглотил курицу гриль, а я еле заставила себя съесть тост. Как только мы закончили, я налила по второй чашке кофе и сказала:

— Ну а теперь ты мне скажешь, зачем нам ехать в Саутпорт?

— Я подумал, может, ты захочешь познакомиться с моей бабулей.

Я посмотрела на него в изумлении:

— С твоей родной бабушкой?

— Что это ты имеешь в виду? — Он почти рявкнул.

— Это мать твоего отца?

Он с лязгом брякнул чашку о блюдце.

— Господи! Ты словно читаешь мне статьи из долбаной энциклопедии. Это мать моего бати, Нэнси О'Мара, ей восемьдесят шесть лет, здорова как черт, но абсолютно выжила из ума.

Дом престарелых оказался большим, отдельно стоящим зданием на тихой улице, где было много таких же больших домов, располагавшихся на просторных ухоженных участках. Внутренняя отделка была умиротворяющей и дорогой, полы покрыты толстыми бежевыми коврами. Платить за это приходилось, видимо, очень немало, и я предположила, что за свою бабушку платит Том.

Улыбающаяся женщина в приемной во всем соответствовала обстановке: бежевый костюм, бежевая обувь, бежевые волосы. При виде Тома ее улыбка превратилась в подобострастную ухмылку. Так же на него смотрела барменша в пабе.

— Как там моя бабуля? — поинтересовался он.

— Все так же, — выпалила женщина с чувством. — Иногда вполне осознает, что ей говорят, но в основном живет в собственном мире. Мы убеждаем ее ежедневно делать зарядку, поэтому для женщины ее возраста она в отличной форме. Сейчас она в парке. По распорядку дня она, конечно, не должна находиться там, но с Нэнси разве поспоришь? Мы просто укутали ее потеплее и оставили в покое.

Том провел меня через все здание к двери, выходившей на просторную лужайку. В дальнем углу на деревянной скамейке сидела женщина с прямой спиной, неподвижная, словно жердь. Она казалась крошечной под огромными елями, возвышавшимися над садом с трех сторон, и так густо сплетались кронами, что не пропускали даже крошечного лучика света.

Она с интересом смотрела на нас, пока мы шли к ней. Ее глаза сверкали на высушенном, усыпанном темно-желтыми пятнами лице; белоснежные, с редкими черными прядями волосы были неряшливо собраны в толстенный узел на тощем затылке. На ней было малиновое пальто и черные сапоги с опушкой. Плечи укутывала черная кружевная шаль.

— Вы пришли проверить мой измеритель? — спросила она хриплым низким голосом, когда Том сел рядом с ней. Он жестом пригласил меня сесть рядом.

— Нет, бабушка. Я Том, я приехал тебя проведать. Это моя подруга. — Нет смысла тебя представлять, — прошептал он мне. — Все равно она ничего не поймет.

— Не нужно ее представлять, — неожиданно сказала Нэнси. — Я знаю, кто это. — Ее сверкающие глаза в сухих коричневых глазницах уставились на меня. — Да уж! Я-то знаю, кто это!

— Ну и кто же я, в таком случае? — Под пронзительным взглядом старухи мне стало неловко и немного страшно.

Нэнси закудахтала:

— Уж я-то знаю! — Ее длинное лицо сделалось раздраженным. — Негодяй уже целую вечность не приходит проверить измеритель. Они когда-нибудь просто отключат его, и все.

— Хватит насчет измерителя, бабушка. Все в порядке.

Отношение Тома к бабушке было терпимо-бесцеремонным. Он ее даже не поцеловал и, казалось, находился здесь просто из чувства долга, а не от избытка нежных чувств.

К нам подошла женщина в сером халате и белом переднике с чайным подносом. Нэнси жадно схватила его, и я поняла, что она в состоянии разлить чай и положить сахар в три чашки. Мы молча пили чай, когда я заметила, что одна из гагатовых [6] сережек застряла в шали. Я потянулась было, чтобы ее отцепить, но отпрянула, ошарашенная резким выкриком: