И вот на собранные таким образом деньги, оставшись без земли, без хозяйства, без семьи, в 1926 году Альяш Климович все-таки достроил церковь. Это была маленькая, побеленная известью церковка, что белым яичком красовалась на взгорке.

Строили церковку зодчие-самоучки, люди из ближайших сел, без чертежей и каких-либо планов. Если смотреть на нее с близкого расстояния, у нормального человека она вызывала недоумение. Стояла церковь чуть покосившись, неровная — одна стена кривее другой. Верха острые, узкие. Не понять — то ли православная часовня, то ли самый малый из костелов. Альяш говорил, что часто во сне видел мать, Юзефину, и она велела строить храм именно так.

Вокруг этого строеньица и бушевали потом страсти, питавшие импульсы «психологического эха».

В нашем доме жила сестра отца Химка.

Вместе с другими страшевскими беженцами в империалистическую она была в Казани [4] . Когда же пришла пора возвращаться, Химка оставила в России, под присмотром родных, своих сына и дочку и в село вернулась одна.

Живя в Страшеве, Химка перебивалась крапивой и лебедой и мечтала поправить полуразрушенную войной избенку, завести корову, выкормить поросенка, а после этого съездить за детьми.

Но неожиданно установилась твердая граница, в Казань ее не пустили.

Сначала они переписывались, сын сообщал, что учится на летчика, дочь — на врача.

Затем так же неожиданно переписка оборвалась, и Химка давно уже не имела никаких новостей о детях, что ее очень угнетало.

Зато до нее, как и до остальных страшевцев, стали доходить чудовищные слухи о том, будто в России пашут на женщинах, всех священников отправили в Соловки, на лесоразработки, в церквах устроили конюшни, половину детей после рождения сразу умерщвляют, чтобы не было лишних ртов, трупы высушивают, перемалывают, и вот такой мукой они удобряют поля сельских коммун.

К сожалению, не каждый человек с годами умнеет. Женщины вроде Химки, чей инстинкт материнства не имел применения, постепенно становились почти больными психически.

Охваченная беспокойством за судьбу детей, осужденная деревней за то, что так беспечно оставила детей в далекой Казани, Химка стала угодливой до самозабвения.

Входит, например, она на кухню, а мама собирается выносить полный ушат. Химка выхватывает из ее рук ношу и бежит к яме. Она била масло соседям, мяла лен, ломала люпин, присматривала за малышами и ни у кого не брала платы.

Но все это не спасало ее от нареканий, и Химка постепенно впадала в отчаяние. Она жаждала забвения, искупления вины, жаждала чуда, и оно пришло.

Однажды, окруженная детворой, Химка вбежала в хату и с порога закричала:

— Слушай, брат, что я тебе скажу! Слушайте, невестка!.. На взгорке возле Грибовщины, под самым лесом выросла из земли святая церковь с чудотворной иконой божьей матери на груше!

Мы обедали.

— А ты сама все это видела? — зло спросил отец, оторвавшись от миски.

— Люди говорят!

— Люди наговорят тебе.

— А ты и сам себе не веришь! — обиделась Химка на брата и встала из-за стола.

Отец подошел, обнял ее за плечи:

— Дуреха, садись ешь. Любите вы, бабы, придумывать. Как маленькая, ей-богу! Обрадовалась сказке! В детство впадаешь, что ли? — стал сурово отчитывать ее брат. — Уши развесила, слушаешь каждого, кто что наплетет, побасенки по селу разносишь! Всю комнату завалила иконами! Вот увидишь, найду время, доберусь я до них, не поленюсь и все сожгу, так и знай! А богомолки твои пусть носа не кажут в моем доме! Нет у тебя другого дела, как с ними якшаться?! Жила бы себе в России с дочкой и сыном, может, уже внуков бы нянчила теперь, а так глупеешь с каждым днем!

— Если они там еще живы, Ничипор, если их косточек на полях коммунных не рассеяли…

— Ы-ых! И ты веришь небылицам разным?

— После того, что сама видела, теперь всему верю! Мир так озверел… Немцы вон из трупов человеческих мыло делали, в Городке и Михалове объявления висели! [5]

— По-твоему, и большевики на такое способны? Ты что?!. Ну, знаешь, скоро на нас с когтями бросаться будешь!

Но Химка и не думала обижаться — к нападкам брата привыкла давно.

— Истинный бог, глупею! — покорно соглашалась она с братом. — Еще как дурею, Ничипор!

Она выбежала из хаты. Ватага детей потянулась за ней. Мы с братом торопливо доели суп и тоже бросились на улицу: упаси бог что-нибудь пропустить!

Дети в Химке души не чаяли. Пока пекли хлеб, она из остатков теста выпекала нам то замысловатые крендели, то ножки аиста. Она знала все на свете.

Спроси ее, к примеру, почему говорят: «Погорел, как Заболоцкий, на мыле», она расскажет:

— Когда-то один купец поехал в Америку, накупил мыла, обрадовался: «Вот разживусь!» Только, жадина, пожалел денег на перевоз и ящики с товаром привязал к какому-то кораблю. Прибывает судно к берегу, а ящики пустые — вода растворила мыло!