– Вон туда, жлоб. Итак, кто ты и что ты?

– Я? – пролепетал человек в малиновом пиджаке. – Я Эдуард Джексон, менеджер компании…

Лютовой кивнул мне на этого Джексона.

– Это тот самый знаменитый Иван Семихвост, не слышал?

Джексон изменился в лице, зато я начал всматриваться в него очень внимательно. Год назад он был еще депутатом Госдумы. Не знаю, как ему удалось набрать голоса, слухи ходили самые грязные, но он сумел протолкнуть законопроект, что отныне каждый гражданин России, достигший шестнадцати лет, имеет право менять в паспорте имя, фамилию и национальность. Это подавалось как великое завоевание цивилизации, культуры, свободы волеизъявления. Огромная, дескать, победа над расизмом, шовинизмом и патриотизмом, первый шаг к человеку будущего…

После чего этот прохвост, сам став Эдуардом Джексоном, ушел из Думы, основал фирму и начал в массовом порядке «способствовать» превращению всяких иванов в джонов и джеков. Сам закон хоть и был принят, но был обвешан ограничениями: менять не чаще, чем один раз в пять лет, мол, это ж не хобби, кроме того, не должно быть судимостей или хвостов из психдиспансеров и прочих неприятных мест. Джексон сразу набрал юристов, что умеют открывать двери нужных госучреждений, фирма быстро увеличивается, доход растет, к Джексону уже очередь из лучших юристов: бескрайнее поле деятельности!

– Да, – сказал я медленно, – это уж колаб из колабов…

Джексон вздрогнул, побледнел, вжался в спинку дивана. Глаза его стали дикими, но в них все еще жила надежда, что мы – простые грабители.

– У меня есть баксы, – сказал он торопливо, – есть… Можем вместе съездить в банк, я получу…

Он даже сделал движение приподняться, Лютовой пошевелил пистолетом.

– Сиди.

– Как скажете, – сказал Джексон еще торопливее. – Вы можете запросить за меня выкуп, да… Не очень много, но все же…

Он коротко взглянул в сторону женщины, торопливо отвел глаза. Она сидела достаточно уверенная, слушала с интересом. Ей привычнее, чем ему: разборки, грубые громилы, что попутно и насилуют, лучше не спорить, а делать, как прикажут, это издержки профессии, зато зашибает больше, чем ее одноклассница, ставшая профессоршей.

Страх в его глазах все рос. Лицо Лютового неподвижно, но это спокойствие сродни невозмутимости айсберга, что прет через океан на встречу с роскошным «Титаником».

– Что скажете, коллега? – обратился он ко мне.

– Я не считаю, что такая перемена нужна цивилизации, – ответил я медленно, – это жажда менее совестливых проехаться на более совестливых…

Мой большой палец указал в пол. Женщина смотрела с интересом, никогда не видела этого жеста римских зрителей, зато Джексон, похоже, понял. Он вскрикнул, начал подниматься. Пистолет Лютового дернулся, звук был совсем тихий, Джексона отшвырнуло назад. В середине лба образовалась крохотная кровавая дырочка, оттуда выступила кровь, но сразу закупорило изнутри кровавым сгустком. Он остался сидеть, глядя невидяще.

Женщина напряглась, Лютовой сказал ей быстро:

– Тихо, ты нам не нужна. Я тебя не трону!

Она заметно расслабилась. Лютовой начал отступать к дверям, я пошел за ним, вынул пистолет из его вспотевшей ладони. Женщина все еще смотрела нам вслед остановившимися глазами. Я сделал несколько шагов назад, глазами держал ловчилу в малиновом пиджаке, будто решил еще и пошарить по карманам. Она повернула голову, наблюдая за мной, и я дважды выстрелил ей в голову.

Лютовой вздрогнул, прошептал:

– Черт… Вы не садист, Бравлин?

– Издержки профессии, – сказал я. Он не понял, я объяснил: – Ее профессии. Пила сладко, ела вкусно, спала на мягком… Как стрекоза и муравей, помните?.. Но наступает зима.

Из дома вышли, никем не замеченные. Уже в троллейбусе Лютовой зябко повел плечами.

– Но… гм… женщина…

Мы покатили в потоке, неотличимые от тех, кто уже успел стать Джоном или Джеком, так и всех еще не ставших ими Иванов и Павлов.

– Я убежденный сторонник равноправия, – ответил я. – Была бы она муравьем… в смысле, работала бы на заводе закройщицей, общалась бы в кругу себе подобных, зарабатывала бы нищенские двести баксов в месяц, кто бы ее застрелил?.. За все, что сверх, надо и платить… сверх. Зато все женщины, которые работают, а не торгуют телом, завтра после новостей скажут: так ей и надо! Разве это не торжество справедливости?

Он пробормотал:

– Так ли уж и скажут?.. Жестокий вы, Бравлин.

– Скажут, скажут! Кто-то вслух, остальные – про себя. Порок еще больше, чем преступление, должен быть наказан.

Я следил за дорогой, но видел, как он посматривает на мое лицо.

– Из вас бы вышел киллер, – заметил он.

– И садовод, – ответил я ему в тон. – У моего дедушки был хороший сад, я любил помогать ему сажать цветы. И вообще люблю все, что растет. Нет, у меня равнодушие другого типа… По-моему, население что-то уж разрослось. Шесть миллиардов, да?.. Наверное, потому и не жалко, что их слишком. Но если уж прореживать… а это пора, пора!.. то все-таки надо с таких вот, а не лучших…