Сарма свистела, перелетая через сугроб. Лед непрерывно трещал. Страшно захотелось спать. Лучше ползти. Ползти и скатываться назад.

И тут я увидел тень. Это была моя тень. Она лежала на льду, длинная и трепещущая. Я не сразу понял, что произошло. Тень. Ну, подумаешь, тень!

Но откуда ей взяться в темноте?

Я повернул лицо навстречу свистящей сарме и увидел свет. Два ярких глаза двигались ко мне. Я вскочил и заорал. Тут же ноги разъехались на льду.

Кешка. Неужели Кешка? Он заметил меня. Он ехал прямо на сугроб. Зашипели пневматические тормоза. Кешка заехал с подветренной стороны, чтобы меня не унесло опять. Он открыл дверцу. Ветер втолкнул меня в кабину. Я перелез через Кешку и уткнулся носом в бороду Жоры. Борода кольнула меня иглами сосулек. Жорка дышал часто и тяжело. Сумеречный свет приборов лежал на мужественном лице «английского моряка». Брови у Жоры были белесыми от инея.

Что-то холодное коснулось моих губ.

— Сглотни, — сказал Кешка.

Я поймал горлышко бутылки и сделал несколько глотков. В бутылке был чистый спирт.

Машина медленно ехала вдоль трещины. В трещине плескалась черная вода. Значит, я лежал в нескольких шагах от разводья.

— Как ты здесь? — спросил я Жору.

— Он подобрал, — сказал Жора, кивая на шофера. — Только что.

— А штихеля? Штихеля?

— Какие штихеля? — спросил Жора. — При чем здесь штихеля?

Кешка объехал трещину и погнал. Он ехал очень быстро, навалясь грудью на руль. Он обхватывал руль локтями. Кисти рук беспомощно свисали вниз. Незачем было спрашивать его, как он отремонтировал машину.

— Поверти-ка баранку, — сказал Кешка, отрываясь от руля.

Я судорожно вцепился в черный ребристый обод. Пальцы гнулись плохо, но гнулись. Мне никогда не приходилось водить машину. Тем более груженый бензовоз. Кешка выжимал из мотора все, что он мог дать. Ледяная дорога влетала под буфер.

— Правее бери, — сказал Кешка. — Осторожнее. Вот так.

— Как руки? — спросил я.

— Известно как. Кожа на моторе.

Глубокие тени лежали на лице Кешки. Это я видел углом глаза. Кешка морщился, вглядываясь вперед.

— И зачем мне нужен был этот чемодан? — сказал Жора. — Все равно унесло.

— Ладно, не переживай, — сказал Кешка. — Чемодан так чемодан.

Мы подпрыгнули на каком-то торосе. Руль вырвался из моих рук, и я едва успел поймать его. Что-то треснуло под колесами. Бензовоз снова катился по гладкому льду. Впереди, как маяк, засветился огонь.

— Хужир, — сказал Кешка.

— Тебе надо сразу в больницу, — сказал я ему.

— У меня дома больница, — сказал Кешка. — Жена — сестра медицинская.

Огни перемигивались в морозной ночи. Небо высветлело. Чистые звезды взошли над островом. Кешка бросал короткие приказания.

Мне надо было бы сказать ему что-нибудь хорошее. Очень хорошее! Но никакие слова не шли на ум. Да и зачем они, слова? Важно то, что мы думаем о человеке, а не то, что говорим о нем. Банальная истина.

— Вам больно? — участливо спросил Жора.

Кешка фыркнул.

— Вот подсунули машину, — сказал он. — Старый примус. Крути направо! — крикнул он и, выбрав удачный момент, локтем передвинул рычаг скоростей. Мотор взвыл, и мы понеслись по ледяной крошке.

Впереди в свете фар, как декорация, вырос берег. Он оброс льдом последнего осеннего прибоя.

— Левее. Еще левей. Ну, левей же… Вот лопух! — командовал Кешка. — Вот так.

Мы взлетели на песчаный вязкий пригорок. Какие-то длинные бревенчатые амбары, бани, старые потемневшие дома, собака, шмыгнувшая у самых колес. Кешка нажал на тормоз, Жора сушу лея носам в стекло, мотор заглох.

— Доехали, — сказал Кешка и ногой вышиб дверцу. Он неловко соскочил. Руки у него висели, как перешибленные.

— Закурить дайте, — сказал он хрипло.

Я сунул ему в зубы папиросу и поднес спичку. Лоб Кешки блестел от пота. Ветер дул над островом, нес песок, но здесь у сармы уже не было силы.

— Вот приключение, — сказал Кешка. — Целый роман. Художникам очень даже интересно.

Ветер срывал искры с папиросы. Кешкин чуб выбился из-под шапки. Лихой чуб танцора и гуляки. Я взял Кешку за плечи, подвел к радиатору, где ярко горели подфарники. Кешка спрятал руки за спину.