— Покажи руки! Ну, будет, покажи!

Кешка отрицательно замотал головой.

— Жора, — сказал я, — пойди и разбуди врача.

— Сейчас, — поспешно сказал Жора. — Сейчас. И на кой черт мне сдался этот чемодан, скажи пожалуйста?

Как и следовало ожидать, Жора разбудил весь поселок в поисках врача. Врач жил на окраине, а Жора стучался в каждую дверь, пока не наткнулся на дом, который был нам нужен. Кешку положили в больницу, а нас отвели в гостиницу.

Утром Шоре принесли чемодан с красками, подрамниками и холстами. Шоферы нашли чемодан на краю трещины. Рыбы так и не полакомились масляными красками Шоры.

Мы долго стояли на берегу и смотрели на ту сторону Малого моря. Ясность воздуха здесь была поразительной. Долина Сармы рисовалась голубым треугольником, врезавшимся в бледно-коричневый гребень сопок. Было очень тихо. Казалось, не было ни этой тяжелой ночи, ни пережитого страха, ни ураганного ветра.

Потом Шора отправился в больницу рисовать Кешку. Он хотел подарить шоферу его портрет. По-моему, Шора никогда не работал с таким азартом. Он вернулся в гостиницу поздним вечером. Портрет был готов наполовину, и Шора хотел закончить его на следующий день. Я был очень рад увлечению Шоры. По-моему, в его картинах всегда не хватало человека. Скалы, вечные снега и сияющие льды… Скалы были красивы, величественны, надменны, но безлюдны и поэтому слишком холодны.

Кешка первым вошел в романтическую страну, созданную впоследствии Шорой. Вошел не сказочным великаном, не витязем, не прекрасным Бовой-королевичем. Он вошел Кешкой, с его нагловатой усмешечкой, бойким чубом и хитро прищуренными дерзкими глазами.

На следующее утро мы с Шорой вместе отправились в больницу. Я нес чемодан, как верный оруженосец. В чемодане лежал неоконченный портрет. Нас встретил врач. Это был очень молодой человек с румяным лицом и неожиданно черной бородой. Чувствовалось, что он недавно в Сибири.

— Удрал ваш шофер, — сказал врач, артистически развел руками и даже слегка присел. — Сел на машину и удрал. Второй год здесь работаю, а до сих пор не могу привыкнуть к здешнему пациенту.

В коридоре у окна стояла красивая девушка в белом халате. Она смотрела на ослепительный лед Малого моря и думала о чем-то своем. Шора толкнул меня в бок и сказал:

— Его жена.

И я подумал, что, наверное, эта девушка здорово любит своего шофера, который бегал к ней за пятьдесят километров на коньках. «И очень хорошо, — подумал я, — что такая тихая и красивая девчонка любит такого непутевого парня и недисциплинированного водителя».

Вскоре мы уехали обратно в Иркутск. Шора окончил портрет, и портрет получился лучше, чем если бы Шора писал с натуры. Ведь бывает и так. Критики, которые ходили в гости к Шоре, в один голос расхвалили портрет. Я не верю критикам, когда они единодушны, но на этот раз, кажется, они были правы. Потом мы с Шорой сели и написали письмо на Ольхон, Кешке. Мы просили его приехать и забрать портрет. Через десять дней пришел ответ. Незнакомые люди писали, что Кешка уехал куда-то на стройку, и его жена уехала вместе с ним.

Область у нас большая, и затеряться в ней легко. Но случилось так, что мы еще раз услышали о Кешке…

Прошло несколько месяцев. Портрет побывал на областной выставке, и его прочили на всесоюзную, а это была большая честь для Жоры. Вот тогда-то и вышел номер молодежной газеты с большой фотографией Кешки. Фотограф, видно, не отличался большой изобретательностью. На снимке Кешка стоял у крыла машины, неловко вытянувшись, как армейский повар перед генералом. Кешка вовсю старался придать лицу каменное выражение, и это ему почти удалось, если бы не глаза — живые, хитрые, насмешливые глаза первого танцора и непутевого водителя. В заметке под фотографией корреспондент рассказывал, как Кешка с риском для жизни провез по горной дороге взрывчатку, которая очень нужна была стройке. На следующий день Жора отправил Кешке портрет, а членам жюри заявил, что его лучшая работа исчезла бесследно. Члены жюри были опечалены, а я решил, что теперь обязан написать о том, как появился на свет портрет Кешки шофера.

Э. Розовский

В КАДРЕ — ЧЕЛОВЕК-АМФИБИЯ

Мы сидим на вершине утеса, нависшего над Гизельдонским ущельем в Северной Осетии, на высоте почти три тысячи метров. Над нами в синем до боли в глазах небе черными точками проплывают орлы. Дна ущелья не видно, оно закрыто белой пеленой облаков. И невольно кажется, что, кроме нас троих: режиссера Владимира Чеботарева, практиканта Мирона Тимиряева и меня, — на многие сотни километров вокруг никого нет.

Час назад погасли прожекторы и заглохли двигатели передвижных электростанций — лихтвагенов. В окружении почтенных старцев уехал на белом коне в родной аул Коста Хетагуров. Эхо перестало разносить по горам команды режиссера. Мы закончили съемки фильма «Сын Иристона».

До свидания, гостеприимная Осетия!

До свидания, горные вершины Кавказа!

А дальше? Где теперь вновь прозвучат такие знакомые и каждый раз неизменно волнующие слова: «Внимание! Мотор! Начали…»? Снова в горах? Во льдах Арктики? Или на берегах Волги?