— А теперь послушайте меня!..

Голос его был сильный, злой, легко перекрыл шум, даже крики разносчиков на близком базаре. Все взгляды уставились на этого красноголового чужака, молодого, но с таким суровым лицом, что каждый дал бы ему лет вдвое больше.

— Ты кто? — крикнул дядя рассерженно. — И чего вмешиваешься?

— Я тот, — ответил Олег, — кто умеет слушать. И умеет понимать простые вещи. Сложные пока нет, а вот простые... Когда отец этого человека умирал, что он сказал?

Все непонимающе смотрели, потом Олег увидел, как у многих губы зашевелились, многие бормотали слова умирающего купца, пытаясь отыскать в них скрытый смысл, потом снова уставились на него с недоумением, что быстро перешло в подозрение.

Олег вскинул руку:

— Напоминаю! Он сказал: пусть моя родня, что живет на моих землях, возьмет все то, что пожелает... так он сказал?.. вот-вот, а дальше он сказал, что пусть то, что они пожелают, отдадут Горнилу. Зачем он так сказал? Да потому, что его любимому сыну Горнилу было тогда лишь десять лет, сам он распорядиться не сумел бы, а попроси умирающий распоряжаться за Горнила его родне, вашей жадной стае, вы ж все равно растащили бы так, что у него не осталось бы и этой лачуги! Потому купец, зная вашу жадность, а жадность ослепляет, составил свое завещание так, чтобы вы считали его имущество своим собственным, заботились о нем, берегли и умножали. Но вот сейчас Горнило уже окреп, умеет отличить правду от кривды, его любят в городе за трудолюбие и честность... и, я думаю, пора вам всем, жадный вы и слепой народ, узреть истинный смысл завещания. Повторяю, воля умирающего была такова: пусть родня, что живет на его землях, возьмет все то, что пожелает, а все то, что пожелает, отдаст Горнилу. Так что дядя прав, эта лачуга — отныне его. Но все его земли, как и остальной родни, весь скот, все дома и все, что в них, отныне принадлежит этому человеку! Горнилу Закопченному!

Он видел, как на него смотрят как на сумасшедшего, даже по спине пробежал холодок, что на этот раз камни полетят покрупнее, иные не понимают даже простых истин, но вдруг угрюмый управитель улыбнулся, весело и удивленно посмотрел на Олега, что-то сказал стражу. Тот вскинул брови, затем внезапно захохотал, толкнул другого. В толпе кто-то сообразил тоже, начал возбужденно объяснять другим. Головы качались, послышались удивленные вскрики, аханье. Смех, громкие восторженные вопли, а дядя растерянно оглядывался, все еще не понимая, ибо жадность ослепляет, потом к нему наклонился один из родственников. И Олег видел, как румяные щеки дяди покрыла смертельная бледность.

Управитель шагнул вперед, повернулся к толпе лицом и вскинул руки:

— Слушайте все!.. Как управитель и городской судья, свидетельствую, что истинный смысл завещания состоял... состоит в том, что родня должна была сразу же отдать Горнилу то, что желала себе. Но они, ослепленные жадностью, не поняли завещание... не захотели понять, все забрали себе. Посему все надлежит вернуть кузнецу Горнилу по прозвищу Закопченный... не думаю, что он долго проносит это прозвище... а также Горнило вправе потребовать у ответчиков пеню за пользование своей землей, своими стадами, своими домами.

Горнило стоял ошарашенный, жалко хлопал глазами. Ему весело орали, лезли поздравлять. Городская стража сдерживала людей, на случай если Горнилу надо отвечать, а один с длинной седой бородой сказал с горечью:

— Как же нам должно быть стыдно, что мы такие... А со стороны-то все видно!

— Со стороны всегда виднее, — крикнули из толпы, оправдываясь.

— Но мы помнили эти слова двадцать пять лет, — сказал старик. — Повторяли их, удивляясь черствости отца, обделившего собственного сына, но не заметили второй смысл, более важный... Почему? Да потому, что все мы желаем для себя то, что должны желать для других.

— Такова порода людская...

— Да, но если это знать, если это помнить, то можно...

Олег не дослушал, незаметно отступал, спина его уперлась в дверной косяк, он вдвинулся в проем, тихохонько затворил дверь. В комнатке было чисто и свежо, он на цыпочках перебежал на другую сторону, вылез в окно, двор мал, зато задами можно вовсе выбраться из города, а когда Олег перелез через пару плетней и один забор, ощутил, что теперь может спокойно предаться размышлениям, восторженная толпа не помешает.

Из этого случая, подумал он хмуро, можно сделать и другой вывод, более глубокий: иные вещи даются нам только на время, но мы этого не знаем. И не только вещи, но и чувства, желания, страсти... Можно и третий, совсем уж глубокий: когда поймешь, что владеешь чужим, тогда только и верни истинному владельцу... Но это уже заумно, а пока что предстоит самому понять какие-то простейшие истины, а потом еще убедить самых могучих колдунов им следовать!

Он уже видел широко распахнутые ворота, оттуда из зеленого простора взъезжали тяжело груженные телеги. Стражи ворот заспорили с возчиками о мыте, Олег решил было, что его уход останется незамеченным. Хоть и рыжий, но у всех сперва дело, а уж потом удовольствие — швырнуть камнем в рыжего, однако сзади застучали копыта, он отступил, давая дорогу, но сердце сжалось, предчувствуя неприятности.

Всадники догнали, загородили дорогу. Следом подъехала открытая повозка, возчик рывком натянул вожжи. Кони захрапели и остановились, роняя пену. Из повозки на Олега смотрел грузный человек, которого называли управителем города, он же в случае с Горнилом выявил себя еще и как городской судья.

— Меня зовут Миротвердом, — назвался управитель. — Я занимаюсь этим городом в отсутствие князя. Да и при нем... ибо он то расширяет пределы, то занят охотой, то на скачках... Ты сделал доброе дело, незнакомец! Горнила все знали и любили за добрый нрав. Он всегда готов отдать последнюю рубашку.