— Федяшина? — встрепенулся Степан.

— Зачем Федяшина? Их много… Тому что, покрутился, записал что-то в блокнот. Через неделю мне выговор… Обиделся я, рукой махнул. Без вас проживу, ни от кого зависеть не хочу.

— Верно, — подхватил Степан. — Меня вот тоже обидели, и я не стерпел. Ушел… Вот так…

— Ах вы, бедные мои и обиженные! — завздыхала притворно Катерина и снова подтолкнула Мотю: — Тю, загрустила. Хоронишь, что ли?

Посидели еще немного, завели музыку, Степан вышел во двор. Не заметил, как рядом с ним оказалась Мотя.

— Грустите, значит? — спросила она и вдруг засмеялась.

— Что вы? — спросил удивленный Степан.

— Так, — уклонилась она от ответа и повела его от калитки.

Они зашли в клуб, но пробыли там недолго. Степан не хотел, чтоб люди видели его с Мотей. Сначала шли молча, а лотом Мотя спокойно сказала:

— Ко мне пойдем.

Жила она на самом краю деревни, недалеко от коровника. Когда пришли к ней, сели за стол, она призналась:

— Видишь ли, я сама напросилась, чтоб меня с тобой познакомили.

Он пристально посмотрел на нее. Она продолжила, не глядя на Степана:

— Вижу, нелюдимом живешь, пожалела… У окна, вот здесь, стояла и смотрела, как ты работаешь, а когда мимо проходил, все думала: вот сейчас свернет ко мне, попросит воды, — а ты не заходил, ты даже в окно не смотрел. — И вдруг как-то спокойно и просто добавила: — У меня останешься? Тогда пойду постель расправлять…

Больше недели не заглядывал к ним председатель. В деревне его не встречали, а от людей слышали разное. Одни говорили, что уехал как будто в район на совещание. Другие возражали: какое, мол, еще совещание в сенокос? На стане пропадает. А если по правде сказать — зачем им председатель? Пока его рано беспокоить, а догляд не нужен, потому что Степан не любит, чтоб работу его лишний раз проверяли. Работал он всегда на совесть, и Митькин, зная это, частенько посмеивался:

— Мы так и без работы останемся. Нечего будет ремонтировать…

Заглянул к ним председатель через две недели, отозвал Степана в сторону, сказал:

— Вечером загляни ко мне. Ждать буду. Договорились? — И, не дожидаясь ответа, ушел.

— Чего он тут? — придвинулся к Степану Костя. — О деньгах болтал?

— Домой к нему велел прийти…

— Ну, — присвистнул Костя. — Никак уговаривать начнет: то да се, мало денег… Знаем мы их… Ты смотри, не сдавайся… А почему не обоих?

— Я почем знаю.

— Мне бы надо.

— Хошь — иди. — И отошел к стене. Но работа не шла. Все мысли одолевали Степана. О чем это он с ним толковать будет? Уж не разыскал ли их Федяшин?

Взглянул на Костю. Тот постучал молотком, а потом заглянул в проем двери:

— Кончай! Хватит на сегодня! Вон моя разлюбезная идет.

— Это можно, — согласился Степан.

Митькин не сразу ушел, как делал обычно, а постоял рядом со Степаном, не выдержав, спросил:

— Не идешь, что ли?

— Да надо идти.

— Ну, смотри… А то… А-а… — Махнул рукой и заторопился к выходу.

Следом за ним пошел и Степан. У ворот Мотиного дома приостановился. Знал: хлопочет она сейчас у печи в огороде, его дожидается. Не махнуть ли на слова председателя? Степан нерешительно, будто кто подталкивал сзади, пошел вдоль забора дальше.

У крыльца Степана встретил сам председатель. Наверно, уже поджидал. Еще в сенцах закричал:

— Эй, ребятки, открыть ставни!.. Михайловна, собери-ка на стол!

Мимо Степана, задевая его ручонками, пробежали дети. Жена председателя, улыбаясь, подала ему руку, показала на стол:

— Присаживайтесь. Я сейчас.

Дети открыли ставни, в комнате стало светло, уютно. Степан облегченно вздохнул, но тревога все еще не покидала его. Когда председатель подсел к нему, он почувствовал, что как будто прирастает к стулу.

— Значит, Степан, так. У меня тут дело до тебя есть. Нужно, понимаешь, тумбочку лаком покрыть. Смастерить ее я смастерил, а вот лаком покрыть не научился… Ты чего так смотришь? Не ожидал?

— Не ожидал.

— Я тоже, — улыбнулся председатель и поторопил жену: — Михайловна, ну что же ты?

Степан украдкой последил за женой председателя, и она вдруг напомнила ему Глашу — такая же проворная, ловкая. Он вспомнил Глашины слова: «Ох, трудно, целых три месяца! Может, пораньше? Может, наведаешься?»

В дверях появилась девочка лет четырех. Увидев незнакомого дядю, она, косясь на него, подбежала к матери, сунулась в колени.

— Последыш, — сказала Михайловна, дала девочке ватрушку, та не оглядываясь убежала.

Степан проводил ее взглядом, неожиданно для себя признался: