Подъячев Семен Павлович
Шрифт:
В трактире к нашему столу, когда мы уже кончали чай, подошел какой-то небольшого роста человек, с красным опухшим лицом, одетый в засаленный, точно покрытый лаком пиджак, и спросил:
— Вы, ребята, аткеда?.. Чьи?
— Мы не здешние, — ответил дядя Юфим и добавил: — Так мы… насчет работенки…
— Мастеровые, что ль?
— Нет… так… Какие мастеровые!.. По хлебу резчики…
— Куда ж идете-то?..
— Да куда идем? — усмехнулся подвыпивший Юфим. — И сами, родной, не знаем.
— Работы ищем! — пояснил Малинкин.
— Та-а-а-к! — протянул одетый в короткий пиджак человек и, помолчав немного, опять протянул: — Та-а-а-к! Вот что, — продолжал он, окидывая нас всех противными глазами с кровяными жилками на белках. — Землю рыть можете!
— Как, чай, не можем — можем! — сказал Юфим. — А что?..
— А то давайте на сотку, укажу работу…
— Сотка не расчет, — опять сказал дядя Юфим, — дать можно… а кака работа? Что делать?
— Погреб рыть, — ответил человек в пиджаке, — яму новую… Я вас сейчас бы и свел… А мне, признаться, выпить необходимо… а?
— Да уж не знаю, как с тобой и быть? — сказал Юфим, вопросительно глядя на нас. — Дать, ребята, ему, что ли, а?
— Дай! — сказал Малинкин. — Сотку-то мы видали… пес с ней, не разорит!
— Да вы не бойтесь, — успокоил нас пиджак, — вместе пойдем… Я на ваших глазах выпью, недалеча тут… чай, не сбегу… Авось, и мы тоже восемь-то монет видали…
— Ну, смотри, верно ль будет-то? — усомнился Юфим.
— Ну, вот! Толкуй, кто откуль… Говорю — верно, стало быть — верно… Мое слово — олово… Отдавайте за чай, пойдемте…
Мы отдали за чай, взяли сумки и пошли на улицу. Около казенки, где уже не было «череду», как час тому назад, дядя Юфим дал человеку в пиджаке одиннадцать копеек денег и сказал:
— Смотри, друг, чтобы по совести.
Человек махнул рукой и скрылся в казенку. Через минуту он явился оттуда, на ходу, по дороге к нам, вышиб ладонью из бутылки пробку и, остановившись, запрокинув голову назад, стал пить ее прямо из горлышка.
— На, получи, — тяжело переводя дух, вымолвил он, подавая Юфиму пустую сотку и, крякнув, сплюнул на землю. — Бр-р-р! — поморщился он, — фу-у-у-у!..
— На, закуси хлебушком! — сказал Малинкин.
— Не надо! — отвечал тот. — Заберет лучше так-то… Посуду снеси… за нее три копейки плочено…
— Знамо, — ответил дядя Юфим и, обернувшись к Терехе, сказал, подавая ему сотку: — Подика-сь, обмени…
— А меня там не заругают? — конфузясь и покраснев, произнес Тереха и вдруг решительно добавил: — Не пойду я, дяденька Юфим, ни в жисть не пойду… Иди сам, коли что…
— А, чорт серый! — рассердился дядя Юфим. — Куда ты годен-то? Вытянулся с коломенскую версту, а ума вот на эстолько нет… тьфу!..
Он плюнул и пошел сам в казенку.
XXXIX
Человек в пиджаке перевел нас через площадь и, пройдя немного по пыльной, как будто песчаной улице, остановился перед домом, выкрашенным желтой краской и крытым железом.
Рядом под одну крышу стояла лавка со стеклянными до половины дверями на улицу и с вывеской:
«Авошная лавка Максима Иванова Тумашева»… Ворота во дворе были искусно разукрашены жестью… Человек, делавший их, очевидно, обладал терпением и настойчивостью, достойными лучшей доли… Изнутри дома по окнам виднелись кисейные занавески и стояли горшки с ярко распустившейся цветущей «еранью»…
— Обождите малость, — сказал пиджак, — сейчас я…
Он взошел по ступенькам на крыльцо лавки и, заглянув в стеклянную дверь, произнес про себя:
— Аказия, голова… гм! Неужели опять?
Он обернулся, посмотрел на нас, точно ожидая ответа, и, немного подождав, дернул за проволоку звонка. Прошло больше минуты… Человек стоял и прислушивался, наклонив на бок голову, походя на лягавую собаку, которая сидит около двери и ждет, когда выйдет хозяин-охотник,
— Аказия! — снова произнес он и опять дернул за звонок.
На этот раз ждать ему пришлось недолго… По ту сторону загромыхал засов, одна половинка стеклянной двери отворилась, и на пороге показалась толстая сердитая баба.
— Наше вам-с! — воскликнул человек в пиджаке, делая в воздухе выверт поспешно снятым с головы картузом.
— Ты чего это дурака ломаешь? — басом произнесла баба.
— Мы к Петру Иванычу… собственно, по делу…
— Возьми, вон, своего Петра Иваныча… Он, вон, задеря ноги, третьи сутки валяется, как свинья! — грубо ответила баба.